Ко всему прочему, нас с Айрин по-прежнему глубоко разделяло то, что она, скорее всего, все еще считала меня врагом, хоть и испытывала ко мне симпатию и благодарность за мою заботу о ней и ее малыше. И в довершение ко всему я был уверен, что она до сих пор любит своего бывшего жениха. Я не мог не видеть, как она тосковала по нему. Она подолгу бывала молчалива, и я не раз замечал в ее глазах бисеринки притаившихся слез. Она много рисовала, и на всех ее рисунках неизменно был он и только он. А еще плод их любви — маленький Орландо. При взгляде на них я ощущал себя очень мерзко, понимая, что разрушил счастье этой маленькой семьи. А еще мне было больно, да, именно больно. Я завидовал Эдварду, а порой и просто начинал ненавидеть его за то, что он есть, мне невыносимо хотелось оказаться на его месте, чтобы по мне так же сильно тосковали и так же меня любили…
Наша поездка во Флоренцию обернулась для меня настоящим испытанием на прочность. Находиться больше часа рядом с ней в салоне одной машины, где все буквально пропиталось ее пьянящим ароматом, ощущать ее сладчайшее дыхание, чувствовать ее совсем рядом, так мучительно близко, но не сметь дотронуться, оказалось еще той пыткой. Мне пришлось всю дорогу курить, чтобы только как-то справиться со все нараставшим желанием прикоснуться к ней, дотронуться до нежной сливочной кожи ее щек, на которых время от времени розовыми лепестками расцветал нежный румянец, припасть губами к тонкой лебединой шее, запустить руки в огненное облако ее волос, сжимать в объятиях и ласкать ее идеальное и такое чувственное тело. Я пытался не смотреть на нее, но как стрелка компаса неизменно находит север, так и я снова и снова находил взглядом ее. Она притягивала к себе как магнит. Мне хотелось смотреть на нее, любоваться ею, впитывать глазами ее облик, каждое движение ее души, сквозившее в выражении ее лица, в движениях ее гибкого, стройного стана. Я много говорил, все время о чем-то рассказывал, даже пытался неуклюже шутить, только бы не выдать себя и хоть как-то унять ту сладкую дрожь, которая ручейком пробегала по моему позвоночнику от одного чувственного звука ее голоса, от одного ее божественного запаха — нежного и тонкого флера цветов апельсина с нотками лаванды.
Когда я увидел ее в том соблазнительном, почти призывном черном платье, у меня на миг перехватило дыхание, и желание с новой силой вспыхнуло в крови — настолько она была прекрасна и обольстительна в нем. Мне вспомнились истории о прекрасных роковых ведьмах, сводивших с ума, отнимавших сердце и разум, ведущих к погибели, за один взгляд которых мужчины готовы были отдать душу. Теперь я понимал этих бедняг, сопротивляться ее очарованию и шарму было выше любых сил.
А когда ей понадобилась помощь, чтобы снять с себя это платье, я не смог удержаться и предложил ей свою, хотя и знал, что могу не устоять. Ведь это было самым настоящим сумасшествием, безумием, как если бы вампир вошел в комнату, залитую кровью, где только что человеку перерезали артерию. Когда же я успел разучиться контролировать свои эмоции и действия?! Боже, в тот момент я желал только одного — сорвать с нее это платье и взять ее прямо там, в примерочной, нетерпеливо, страстно и даже немного грубо. Мне понадобились неимоверные усилия, чтобы устоять перед этим дьявольским искушением. Я не помню, как унес оттуда ноги. И это первобытное, дикое желание меня самого тогда ужаснуло.
Но эта поездка открыла мне еще кое-что. Я с трепетом стал подмечать, что похожее волнение, смущенные и чуть затуманенные желанием взгляды, неясное ожидание чего-то властвовали и над нею. Помогая ей снять то платье, я чувствовал ее дрожь, ее волнение, слышал ее участившееся дыхание, оглушающий стук ее сердца. Ее сердце тоже заходилось в рваном ритме, а кровь по венам текла намного быстрее обычного. Уж мне ли не знать. И это невольное, вопреки ее желанию, признание ее тела сводило меня с ума. Когда я, не в силах удержаться, прикоснулся дрожащей рукой к ее лилейной спине, она вздрогнула и отпрянула, и это, наверное, удержало меня от последнего безумного шага.
Теперь я знал, что мы оба были во власти этих запретных, но сладостных чувств, оба чувствовали себя преступниками, оба, быть может, неосознанно, знали, что должно произойти, но не ведали, как и когда это случится, и оба предоставили эти чувства самим себе, живя трепетом ожидания и мучаясь чувством вины. Но если раньше я еще пытался противиться этому мощному инстинкту, то осознав, что наше влечение взаимно, я больше не мог сопротивляться тому волнительному трепету под сердцем всякий раз, когда слышал ее легкие, быстрые шаги, ее пленительный, нежный голос и даже просто представлял себе ее облик.