Затем, не помня себя от клокочущей во мне ярости, я выбежал из комнаты и помчался туда, где находилась она. Мстительное чудовище заманило ее в ту самую камеру, где она была заключена в самом начале, решив довершить свое паскудное дело именно там и тем самым желая доказать, что идти против его воли никому не удастся.
Подгоняемый не только неистовым гневом, но и страшной тревогой, я остановился только у самой двери в камеру, она не была заперта, лишь прикрыта. Схватившись за ручку двери, я вдруг осознал, что боюсь входить в комнату, до ужаса боюсь увидеть ее там. Я прикрыл глаза и сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь набраться храбрости. Усилием воли я наконец поборол сковавший меня страх, рванул на себя дверь и вошел в полумрак камеры, словно в ледяную воду…
Как бы мне хотелось развидеть, стереть из памяти то, что я там узрел. Она лежала, поджав ноги к животу, на простынях, насквозь пропитанных кровью, растерзанная, едва прикрытая лохмотьями, в которые превратилось ее платье. Израненное тело сильно дрожало, лицо было ужасно бледным, словно вырезанным из слоновой кости, а в широко раскрытых, потухших глазах застыла абсолютная пустота.
У меня внутри словно что-то оборвалось и стало тихо рушиться. В голове гулкими ударами невидимого барабана стучало лишь одно: не сумел! не уберег! Из моей груди вырвался стон, а на глаза навернулись слезы. Я не плакал уже несколько сотен лет — со смерти Бьянки, а сейчас меня просто разрывало от боли, гнева и отчаяния. Злые слезы душили меня, давили, жгли, распирали изнутри. Слезы отчаяния, вины и беспомощности. Я ощущал ее боль как свою собственную. Ее раны стали моими и жгли огнем мои тело и душу. Как я мог так ее подвести?! Как мог не разобраться?! Не сумел защитить, не смог оградить, хоть и обещал. Жалкий ублюдок! Я ненавидел себя сейчас не меньше, чем то чудовище, сотворившее с ней такое.
Этот демон, удовлетворяя свою животную похоть, даже не заботился о том, что причиняет ей страшную боль. С жестокостью маньяка-садиста он безжалостно терзал ее нежное тело. Ярость накрыла меня с головой. Кровь свинцовым молотом стучала в висках, а сердце бешено колотилось в груди. Мерзкий выродок! Я убью его! Убью за то, что он с ней сделал! — пульсировала в голове одна единственная мысль. Я закрыл глаза, дожидаясь, когда кровавая пелена ярости немного рассеется.
Я медленно склонился над ней, со страхом вглядываясь в ее глаза, в которых прежде было столько жизни и яркой зелени, теперь, казалось, безвозвратно выцветшей, увядшей, надеясь увидеть в них хоть что-нибудь — страх, боль, ужас, ненависть, только не эту ужасающую пустоту.
Кажется, она узнала меня. Ее зрачки расширились, взгляд стал чуть более осмысленным. Она пошевелила распухшими, окровавленными губами и с невероятным трудом тихо, почти неслышно произнесла одно слово:
— Ор-л-ан-до…
— Мы нашли его, он в порядке, — я едва смог выговорить эти слова из-за застрявшего в горле противного царапающего кома.
Она моргнула, а затем медленно прикрыла веки, и из ее груди вырвался тихий жалобный стон.
Я предполагал, что после таких физических травм Айрин понадобится какое-то время на восстановление. Хоть она, подобно дампирам, и обладала способностью к довольно быстрой регенерации, но при тяжелых травмах не могла тягаться в этом с вампирами. И все же ее тело, хоть и медленно, но верно регенерировало. Вот только ее душа… что будет с ней? Сможет ли она исцелиться после пережитого?
Очень медленно и осторожно, не желая причинять ей дополнительных страданий, я взял ее на руки и прижал ее искалеченное, дрожащее тело к себе в попытке согреть и хоть немного унять эту дрожь. Сейчас она казалась такой хрупкой, тоненькой, почти невесомой, прозрачной. Она никак не реагировала, словно впала в забытье. Я понес ее к себе в лабораторию, подальше от чужих глаз. Да и ребенку незачем было видеть мать в таком состоянии.
Уже в лаборатории, служившей мне одновременно и кабинетом, и спальней, уложив Айрин на кушетку, я стал оценивать степень повреждений. Все оказалось не так плохо, как казалось вначале: ее переломы и ушибы быстро заживали, кровоподтеки заметно бледнели, разорванные ткани постепенно срастались. И лишь одна рана, боюсь, еще долго не затянется — та глубокая и кровоточащая, что была нанесена ее душе.