Для полноты картины доктор провел еще одну процедуру — ЭЭГ головного мозга, которая вкупе с КТ, как и ожидалось, выявила его гиперактивность.
Я так надеялась, что это обследование приблизит нас к разгадке моей сущности. Но пока мы знали лишь то, что мой скелет так же крепок, как у вампира, с некими вариациями на тему, мозг, под стать организму, гиперактивен, а в остальном тело функционирует подобно человеческому. И теперь я была немного разочарована, но доктор подбодрил меня, сказав, что на пути научного познания гигантские рывки происходят благодаря маленьким шагам. Эдвард же просто обнимал меня, и мне было тепло и уютно в его прохладных объятиях.
Покончив с обследованием, мы спустились в фойе больницы. Карлайл нас провожал. Мне пришло в голову, что он мог бы помочь мне разузнать что-нибудь о пострадавших в пожаре, в частности, о той девочке, которую я вынесла из кафе. Я попросила его об этом, и доктор с готовностью согласился. Он навел справки у кого-то из персонала, сделал пару звонков, а затем сообщил, что в их больницу в тот день поступило 12 пострадавших, еще 15 доставили в две другие больницы города. Среди пострадавших было 8 детей, из них девочек лет пяти — всего две, и обе, по имеющимся у Карлайла сведениям, шли на поправку, но находились на лечении в детской больнице. Я вздохнула с облегчением. Все же без жертв не обошлось, в том страшном взрыве и последовавшем за ним пожаре погибли женщина 27 лет и 34-летний мужчина.
Мы уже было собрались в обратный путь, как вдруг я подумала, что можно по дороге заехать на мою квартиру и взять оттуда кое-какие вещи. Эдвард охотно согласился, подозреваю, что ему, кроме прочего, также было интересно посмотреть, где я обитала до встречи с ним.
Войдя в свою небольшую квартирку с одной спальней и маленькой кухонькой, я ощутила такое чувство, словно меня там не было целую вечность или, по крайней мере, целую жизнь. В каком-то смысле так оно и было, все это было совсем в другой жизни.
Из всего скарба, что у меня накопился за месяцы проживания на этой съемной квартире, мне не нужно было практически ничего. Были дороги лишь некоторые фамильные вещи, перешедшие ко мне по наследству: папины сломанные часы, мамины украшения, бабушкин кулон и еще пара старинных вещичек, а также шкатулка со старыми семейными фотографиями. Кроме того, на всякий случай я решила взять с собой документы, все имевшиеся у меня деньги, что-то около 400 долларов, и некоторые, наиболее удачные из своих рисунков. Эдвард долго рассматривал последние, а затем, повернувшись ко мне, так серьезно, с видом знатока сказал:
— У тебя неплохая техника, хотя и не без некоторых огрехов. Но вот что точно есть в этих этюдах, так это душа, они завораживают, заставляют испытывать эмоции, сопереживать. Это хорошие работы. Особенно вот эти две.
Он указал на портрет дяди Лео, который был сделан за месяц до его кончины, а также на пейзаж, написанный с натуры в Японском саду.
Мне льстило мнение Эдварда, я знала, что он говорил искренне, не пытаясь просто сделать мне приятное. Я и сама теперь видела те недочеты, которые он имел в виду.
Собрав все нужные мне вещи, мы покинули квартиру и теперь, уже не отклоняясь, направились домой. Да, дом Калленов сейчас был для меня домом, во всяком случае, так я теперь это чувствовала. Мой дом был там, где мое сердце, а мое сердце было с Эдвардом.
Сидя в машине, я впервые за долгое время ощутила легкую усталость, откинулась на спинку сидения и закрыла глаза. Эдвард с любопытством посмотрел на меня.
— Милая, кажется, ты устала, — улыбнулся он.
— Есть немного, — выдохнула я, чувствуя, как по телу разливается волна покоя, и наслаждаясь ощущением безмятежности.