— Спасибо, ребята, все хорошо. Кажется, я неплохо выспалась, — улыбаясь, промолвила Айрин, но через секунду улыбка сошла с ее лица.
— Я слышала про Вольтури. Эдвард, нам действительно нужно уезжать? — обернувшись ко мне, добавила она.
Мы с братом и сестрой переглянулись, и я, вздохнув, ответил:
— Думаю, да, это очень серьезно. Я не хочу, чтобы Вольтури о тебе узнали. Но в любом случае, мы дождемся родителей и Эммета с Розали. Обсудим все с ними.
— Но они рано или поздно все равно обо мне узнают, — ответила она. И я не мог не признать, что она была права, но все же полагал, что чем позже эта кучка древних тиранов узнает о ней, тем лучше.
Тему отъезда было решено обсудить позже. Мы с Джаспером спустились вниз, оставив наших девочек поболтать о чем-то своем, девичьем. Сначала мы с братом смотрели новости, потом я пошел на кухню, чтобы приготовить Айрин поесть, решил поджарить для нее большой сочный стейк. Примерно через полчаса Элис и Айрин тоже спустились вниз. Элис присоединилась к мужу, который в гостиной все еще смотрел телевизор, а Айрин направилась ко мне на кухню. Остановившись у входа в кухню, она с нескрываемым удовольствием втянула носом исходящий из нее запах жарящегося мяса. По еще влажным волосам и новой одежде можно было понять, что моя девочка успела принять душ и переодеться. Она широко улыбнулась, увидев меня у плиты, а затем с довольным видом подошла и обняла меня сзади.
— Ты в конец меня разбалуешь, — игриво проговорила она.
— Надеюсь, — в том же шутливом тоне ответил я и, обернувшись, чмокнул ее в губы.
Затем я быстро накрыл на стол и усадил за него Айрин. Она с аппетитом ела стейк и пила свой любимый виноградный сок.
Когда с едой было наконец покончено, мы прошли в гостиную. Элис с Джаспером куда-то вышли, и мы были одни в доме. Я вспомнил кое о чем и быстро поднялся наверх в свою комнату, принеся оттуда тот пакет, который мы собрали в квартире Айрин. Эммет еще в тот вечер успел пригнать мой Volvo, и они с Розали уже даже начали его ремонтировать.
Увидев пакет, Айрин очень обрадовалась.
— Маленькие обрывки и останки прошлой жизни, — светло улыбнулась она.
Я присел рядом с ней на диван, и мы стали рассматривать старые фотографии. Мне попалось на глаза семейное фото, на нем была запечатлена молодая пара с маленькой рыжеволосой девочкой лет четырех-пяти с забавным бантиком на голове. На женщине был легкий развевающийся сарафан и широкополая шляпа, а мужчина был одет в светлые брюки и белую тенниску. Они стояли, обнявшись, на берегу моря. Девочка в красном платьице, присев у их ног на корточки, мило улыбалась, держа в руке ведерко с лопаткой.
— Это я с родителями, — пояснила Айрин, увидев, что я особенно пристально разглядываю эту фотографию. — Я хорошо помню тот день, помню все до мелочей. Было ветрено и прохладно, купаться в море мне не разрешили, и мы с мамой бродили по берегу, собирали ракушки, строили замок из песка. А потом ели мороженое в кафе. Еще я потеряла на берегу свою любимую куклу, которую вечно всюду с собой таскала, и очень от этого расстроилась, и все отдыхающие потом долго ее искали, но так и не нашли. И папа тогда сказал, что, наверное, кукле понравилось здесь и она не хочет уезжать, поэтому и спряталась. От этого мне стало еще хуже, и маме потом долго пришлось меня успокаивать. Но все равно это был один из самых замечательных дней в моей жизни.
Эти ностальгические воспоминания Айрин были так похожи на мои собственные, почти стертые прошедшим столетием, но оживающие здесь и сейчас при звуках ее голоса.
— Знали бы твои родители, что их дочь — ангел, — сказал я, коснувшись ее руки.
— Кажется, они всегда это знали. Папа так вообще называл меня «ангел мой» и никак иначе, — она посмотрела на меня с задорной улыбкой и сплела свои пальцы с моими.
Я взял еще одну фотографию, это была очень старая черно-белая фотография, снятая, наверное, в начале 20-го или даже в конце 19-го века. На ней был изображен высокий красивый мужчина лет 25 с выразительными чертами лица, волевым подбородком и густыми длинными усами. Он показался мне странно знакомым. Я машинально перевернул фотографию и на обороте увидел сделанную от руки надпись: «На память Уне от Патрика», а ниже была еще одна: «Патрик Томас Коннолли» и дата — 1875 год. Патрик Томас… Я остолбенел. Я снова перевернул фотографию и пристальнее вгляделся в лицо мужчины. Ну, конечно, это был он, сомнений быть не могло, с фотографии на меня глядел мой родной дед, отец моей матери, но в пору своей молодости. Таким я его не помнил, позже он отрастил бороду. Но теперь я ни с кем бы его не спутал.