А когда подъехали, миновав железный мостик над протокой, когда прямо на глазах возникло, нарисовалось одиннадцатиэтажное фешенебельное строение с рядом различного назначения пристроек, ухоженных асфальтированных тропинок, культурных насаждений, спортивных площадок, автостоянок, бассейна с вышками для прыганья в воду, я опять, не веря происходящему, спросил:
– Нам сюда?
– Да. Попробуем устроиться!
– Так это ж санаторий ЦК КПСС, Георгий Григорьевич!
На высоком крыльце «санатория ЦК», неся службу, меланхолично торчали черные охранники-сторожа при резиновых дубинках на поясе, а по ступенькам ползали страхолюдного «облика» морские крабы. На суше иль на палубе крабы всегда кажутся мне теми деревенскими мизгирями, коих не могу терпеть с детства. Пристойней видеть этих мохноногих тварей в воде иль снующими в прибрежных камнях, омываемых накатом волн. Но только не в столь цивилизованном месте! Охранники же не совершали и малых потуг, чтоб воспрепятствовать упорным желаниям этих растопыренных членистоногих проникнуть в вестибюль первого этажа здания. Крабы одолевали порожек стеклянных дверей, затем вольно расползались, топоча клешнями по мозаичному из гранитной крошки полированному полу – в разных направлениях.
Мы поднялись в лифте на седьмой этаж. Пара крабов, по инвалидному перебирая и суча клешнями, фланировала уже и здесь на просторной веранде, с которой открывались зелёные дали и синий простор моря. Тоже лифтом добрались? Иль заползли по ступенькам пешеходной лестницы? И чего им тут надо, крабам? И вообще – как это всё понимать?
Но я покорно следовал за Волковым. А он уже «колдовал» с отпиранием хитроумного запора одной из дверей. Отворил. Мы оказались в двухкомнатном с кухонькой «цековском» люксе, обставленном необходимой для отдыха мебелью, с душем, ванной и прочими радостями.
– Располагайся здесь! – сказал хозяин новой для меня «кинты», толкнул дверь, и я из прихожей попал в комнату, добрую половину которой занимал обширный плацдарм «королевской» кровати.
– Несправедливо. Не по старшинству!
– А не возражай, здесь, в спальне, всегда – место для гостей...
Краткий отдых. И Волков зовет ехать «на разведку» в рыбацкую деревеньку Лагуна Токаригуа. Было б сказано! А я как пионер – всегда готов! По дороге все ж выпытываю у Георгия Григорьевича, что прибыли мы вовсе не в «санаторий цековский-политбюровский», а в Клуб (с заглавной буквы), который тоже называется «Золотой остров». И клуб сей типа кооператива, члены его платят за гостиничный номер определенную сумму, содержат так же обслуживающий персонал и охранников.
Что ж, симпатичный поворот дела.
А деревенька Токаригуа тем замечательна, что расположена у мелководной лагуны, которая растянута на пятьдесят километров в заповедной зоне берега Карибского моря. Лагуна – своеобразный и спокойный родильный дом, куда с моря заходит метать икру рыба. И во множестве здесь плодятся креветки, которые, как понял я из частых упоминаний Волковым этих усатых морских моллюсков ему и прибывающим завтра Свистунову и Ольховскому составляют какой-то свой специфический кулинарный интерес.
Основатели рыбацкой деревеньки на берегу лагуны – русские. Два Ивана. И это не легенда, потому как потомки Иванов – сыновья, внуки, что живут здесь. И могут рассказать любопытствующим о своих родителях, что обосновались тут после Великой Отечественной войны, которую вели русские против немецких фашистов. Из каких мест России они приехали сюда, как добрались, Волкову неведомо. По преданию первый поселившийся здесь Иван растолковал местным аборигенам, что он рыбак, и местные помогли ему обосноваться в этом глухом краю. За первой хижиной Ивана возникли другие. И теперь эту рыбацкую деревеньку знают далеко в округе. Даже вот и в Каракасе.
Деревенька, «избы» – привычного для тропических мест вида. Где каменные жилища, а где обычные четыре кола по углам, камышовые или фанерные стены, крыши из тростника или старой жести. В одной из хижин с распахнутыми дверями на топчанах отдыхают черные мужики. Один из мужиков бодрствует, вяжет сеть. В хижине полумрак и, видимо, прохладней, нежели снаружи. Далее взгляд мой скользит по спокойной воде лагуны. По ней как-то лениво бегают моторные лодки, вовсе медленные индейского вида пироги, управляемые шестами. Вёсел не вижу. Лагуна столь неглубока, что белые цапли на своих метровых ногах переходят её вброд. Как пробки выстреливаются из воды утки-нырки, переведя дыхание, ныряют за добычей вновь. Кричат чайки. Азартно носятся над водой большие стаи пеликанов. Их столь много, что они заслоняют собой и лодки промысловиков, и горизонт с синью открытого моря. Ловля рыбы идёт сетями-накидками. Бреднями и неводами рыбачить в заповедной лагуне запрещено. В открытом море пожалуйста, запретов нет. Но там – и волна, и глубина, и ветер, и акулы!