У моей матери, рожденной Молоствовой, было имение в Мензелинском уезде Уфимской губернии, куда она решила поехать тогда, когда сестра направилась в Тобольск. За два дня до отъезда, к ней на квартиру явился вольноопределяющийся мотоциклист по фамилии Скакун, служивший на станции Режица и заявивший, что пришел по поручению казачьей воинской организации, собирающей деньги для спасения Царской семьи. Мать моя взяла у него воззвание, на бланках которого стояло: «Боже Царя храни».
Путь в Уфимское имение был длинный. Нужно было из Москвы доехать по железной дороге до Нижнего Новгорода, спуститься по Волге до устья Камы и подняться по Каме до Набережных Челнов. В купе поезда мать моя разговорилась с господином, производившем очень хорошее впечатление и внушавшем полное доверие. Люди нашего общества к конспиративной работе не были подготовлены и после некоторых колебаний мать моя предложила господину внести что-либо на освобождение Царской Семьи. К сожалению, господин этот оказался товарищем прокурора Нижегородского окружного суда, который по прибытии поезда в Нижний, немедленно доложил о слышанном прокурору суда. И последний в тот же вечер срочно выехал в Москву для доклада о «заговоре» прокурору Московской судебной палаты А.Ф. Сталю. Сталь, эмигрант 1905 года, вернувшись после революции в Россию, не медленно назначен был Керенским на занимаемую им должность. Он и забил тревогу. Когда пароход, на котором находилась моя мать, ошвартовался у пристани города Елабуга на Каме, то на него взошла полиция, мать была арестована и доставлена сперва к Сталю в Москву, а затем в Петроград, где содержалась под домашним арестом.
В Режице у Скакуна произведен был обыск. Официальное сообщение гласило, что всё это монаршеская проделка с его стороны. Что никакой организации не существовало, и он привлечен был к ответственности в уголовном порядке. Но есть основание думать, что такое направление делу дано было следователем Александровым после допроса Скакуна, решившего принести себя в жертву и взявшего на себя всю ответственность.
Просматривая в Национальной библиотеке «Новое Время», я наткнулся в номере от 24 августа 1917 года на статью, в которой сказано: «Согласно недавно принятому Временным правительством закону, как мы слышали, высылаются из пределов России за границу некоторые лица, которые по мнению Временного правительства опасны для новаго строя. В первую очередь подлежали высылке: бывший Главнокомандующий армиями западного фронта, ныне находящийся в Петропавловской крепости, генерал Гурко; доктор Тибетской медицины Бадмаев; приближенная бывшей Императрицы А. А. Вырубова; бывший личный секретарь последняго председателя Совета министров Б.В. Штюрмера И.Ф. Манусевич-Мануйлов; бывший редактор «Земщины» Глинка Янчевский; и два гвардейских офицера братья Хитрово (по женской линии внуки фельдмаршала Суворова). Передают, что есть предложение об отправке за границу, находящихся ныне под арестом, Великих Князей Михаила Александровича и Павла Александровича. Будет подвергнут высылке и бывший министр внутренних дел А.Н. Хвостов. Ожидается также высылка бывшаго дворцоваго коменданта генерала Воейкова».
Нужно сказать, что в это время нас было на фронте пять братьев. Кто из нас признан был «опасным для нового строя», я не знаю, но само собой разумеется, что опубликование такого постановления не способствовало улучшению наших отношений с солдатами и народившимися «комитетами». Никто нас не высылал и о постановлении этом я, откровенно говоря, совершенно забыл.
Тем временем события продолжали развиваться. 28-го августа состоялось выступление генерала Корнилова. Положение с каждым днем ухудшалось и о «заговоре» вскоре забыли.
Сестре моей удалось выехать на Украину, а в конце 1918 года перебраться в Одессу, которая в это время была оккупирована французами.
4-го апреля 1919 года французы неожиданно эвакуировались. Гражданскому населению предоставлена была возможность выехать. Но сестра по соображениям личного характера решила остаться. Как зеницу ока берегла она пакет, в котором кроме фотографий и разных документов и сувениров, хранила 27 адресованных ей, собственноручных писем Императрицы и Великих Княжён. Первое из них, датированное 26-м сентября 1914 года, последнее из Тобольска 5-м апреля 1918 года. И вот в связи с эвакуацией Одессы ей предстояло решить, как поступить, чтобы все это сохранилось, ибо она опасалась и вполне резонно, что каждый день может быть арестована.