- О, могущественный хан, - собеседник прижал ладонь к сердцу и подбородком коснулся груди:
- Миролюбие твое под стать только мудрости и отваге!
Император Византии знал, кого послать в стан кочевников. Болгарский князь Петр был молод, храбр, знаком с обычаями степняков и к тому же вполне свободно говорил на их языке. Цимисхию болгарин служил недавно, однако уже не раз успел доказать ему свою преданность..
Печенег отхлебнул немного пахучего пойла, довольно срыгнул и передал окованную серебром чашу гостю. Тот в свою очередь пригубил кумыс и продолжил:
- Богам нет большей услады от царей земных, чем покой и благополучие народов... Вот и повелитель Византии, император Иоанн Цимисхий, почитая волю Господа нашего, смирил гордыню. Он легко мог разбить князя русов, но великодушно отпустил его...
Посол посмотрел прямо в глаза кочевнику:
- С богатой данью отпустил! И с договором о вечном мире.
Куря легко выдержал взгляд собеседника - только чуть побелели щеки, покрытые загаром и грязью, да пальцы сильнее обычного стиснули рукоять притаившейся под халатом сабли.
Хан не любил греков. Он с огромной радостью вырезал бы, хоть завтра, парочку приграничных греческих городов и в придачу зажарил на медленном огне кого-нибудь из константинопольских протоиереев, но...
Дело в том, что дикое войско печенегов, совершая частые и кровавые набеги на соседей, ослабло и крайне нуждалось в отдыхе. Мир с Византией был бы теперь как нельзя кстати! Однако, заключая его, хан рассчитывал сохранить это в тайне от соседей-русичей и пуще всего - от князя киевского Святослава.
Киевляне, черниговцы и даже далекие новгородцы то и дело, отвлекаясь от внутренних междоусобиц, вторгались в пределы Византийской империи, опустошая её окресности и уводя в рабство тысячи пленников. При этом обратный путь их дружин после набегов лежал через печенежскую землю и хитрый Куря, как союзник русичей, исправно получал свою долю добычи.
Таким образом, печенеги рассчитывали, не проливая ни капли своей крови, ещё какое-то время наживаться на военном противоборстве Цимисхия и Святослава. Теперь же князь киевский заключил с императором договор, что означало для Кури прямые убытки!
Но не только. В свободное, так сказать, от грабительских набегов на Византию время, соседи-русичи имели обыкновение опробывать свое воинское искусство на печенегах. То есть, внезапная дружба Киева и Константинополя для степняков была чревата большими бедами.
... И сейчас, когда Куря слушал воцарившуюся в ханском шатре напряженную тишину, душа его наполнялась ненавистью. Изуродованный шрамами кулак вновь до хруста в суставах сжал потную рукоять кривой сабли:
- Святослав...
Даже при тусклом свечении наполненных бараньим жиром плошек, посол приметил недобрый отблеск в глазах кочевника, но все же отважился переспросить:
- О чем печалится могущественный повелитель печенегов?
- Предатель...
Оба понимали, что хан имеет в виду вовсе не сидящего сейчас перед ним человека, но князь Петр все же зябко передернул плечами:
- Мы, болгары, языком и верой отличны от вас... Но мудрецы говорят, что древние корни народов наших - едины! А как не помочь попавшему в беду брату?
Что-то не в словах даже, а в голосе князя заставило Курю позволить ему продолжать.
- Всегда следует открывать перед взорами своих друзей не только освещенные врата событий, но и их темные лазы...
- О чем ты?
- Могущественный хан! Прежде - прими от меня в знак доверия и тайны этот перстень.
Печенег взял из руки гостя причудливое украшение. Тяжелый яхонт в форме пирамиды оплетали две кованые из русского серебра кобры с крошечными изумрудными глазами.
Камни вспыхивали на свету, как живые. Куря кивнул:
- Говори!
За пологом шатра уже безраздельно властвовала душная степная ночь, когда хан задал гостю последний вопрос:
- Как скоро Святослав подойдет к порогам?
- Дней через шесть, не раньше. Я обогнал их берегом, а войско русичей поднимается по реке, в лодьях. Лодьи тяжелые, гружены данью: золото, серебро...
- Это ты уже говорил. Зачем повторять?
Петр потупился:
- Извини, хан!
Помолчали. Но уже совсем по-другому - не так, как прежде.
- Себе чего из добычи просишь?
Гость ответил, не задумываясь:
- Хан, ты ведь молишься своим богам? И чужие тебе не нужны?
Хозяин кивнул, ожидая продолжения, и оно последовало:
- Я - христианин, и не могу видеть лики святых своих в поругании. Святослав везет на Русь икону - лик Девы Марии, дабы освятить ею храм в Киеве. Икона же эта издавна была святыней болгарской, и народ наш скорбит об утрате... Она - моя! Остальное же - что пожалуешь.
- Быть по сему! - Осклабился печенег. - Богов твоих не трону. А захочешь сам порубиться против Святослава... Десятая часть от всего, что отнимем - твоя.
Хан посмотрел на огонь:
- Утром пойдем к порогам. Там и встретим русичей...
* * *
С первыми лучами солнца печенеги двинулись в путь.
В единый, протяжный рокот смешались конское ржание, визгливые кличи наездников, скрип воловьих упряжек, рев скота, плачь детей и бряцание стали.
Тысячи людей и животных, подняв над собой огромное облако пыли, двинулись в нелегкий, но привычный путь - вверх по течению Днепра.
Новый лагерь разбили вдали от реки, за холмами - на месте сразу же и дотла разоренной деревни берендеев. Жителей, мирных рыболовов и охотников, вырезали поголовно, а потом ещё долго обшаривали окрестности - Куря опасался, что если хоть кто-то сумеет скрыться и убежать, известие о набеге непременно достигнет ушей Святослава.
Место же для засады было выбрано не случайно. Река, стиснутая здесь по обоим берегам скалой, изгибалась в форме узкой, цвета расплавленного олова подковы. Могучий водяной поток клокотал на гранитных перекатах, неистово перекрывая все остальные звуки, а густые заросли на окрестных холмах не позволяли разглядеть или угадать за ними с воды никаких признаков кочевого лагеря. К тому же, разбивающийся о крутые склоны степной ветер старательно относил далеко в сторону неистребимые людские и скотские запахи.
Оказавшимся на порогах путникам неминуемо приходилось вытаскивать свои лодьи на сушу и проносить их на руках или тащить волоком дальше вниз либо вверх по течению.
... Воинам хана Кури оставалось только истекая слюной дожидаться поживы. Тугие луки и колчаны с ядовитыми стрелами, остро заточенные сабли, короткие копья... Плетеные из прутьев щиты перевешаны за спину, сбились в тесных каменистых балках табуны боевых коней. Предчувствуя близкую сечу, скакуны тревожно, глухо всхрапывали, и изредка били копытами в землю, чтобы отогнать выползающих из-под камней гадов.
Природа замерла. Как-то разом умолкли птицы, напуганный зверь бежал прочь и затаился в чащобе - даже облака замерли над горизонтом, не решаясь заполнить собою прозрачное небо.
Близилось, близилось неотвратимое время крови и боли, близилось время степных стервятников, шакалов, да одичавших собак-трупоедов...
На третий день ожидания снизу подошли суда русичей. Как ни широк был Днепр перед порогами, но лодок и плотов оказалось столько, что перекрывали они реку от берега до берега, подобно огромному плавучему мосту. Несколько сот оборванных и голодных рабов брели вдоль кромки воды, волоча за собой суда на пеньковых и кожаных канатах. За рабами присматривали вооруженные всадники, то и дело подбадривая самых нерасторопных окриками и ударами бичей.
Во главе речного каравана шла лодья Святослава, и проснувшийся ветер ласкал над ней княжескую хоругвь с изображением Иисуса. Чуть сзади, в трех ударах веслами о воду следовали за ней суда с остатками дружин воеводы Свенельда и болгарина Левши.
И тот, и другой были, в сущности княжескими наемниками, профессиональными "рыцарями удачи". Свенельд - старый, седой варяг, мечом своим послуживший до Святослава не одному господину. Левша напротив, молод, но тоже знаменит: некогда для новгородцев усмирил он племена ятвягов и венедов, потом воевал за Псков с литвинами, бежал от предательства, да в конце концов и пристал к великому походу князя киевского...