— Вот, возьмите, пожалуйста. Мне бы очень хотелось поговорить с вами еще раз, если получится. С этими словами Шелтон вложил карточку в скрюченные пальцы священника и накрыл его ладонь своей. В ту же секунду руку Марцеля прострелила резкая боль, до самого локтя, и телепат даже не сразу сообразил, что она принадлежит Шелтону, а когда понял, сразу увидел загнанную под ноготь булавку, средний палец левой руки, самый исколотый из всех.
Отец Петр несколько секунд сидел без движения, а потом медленно-медленно откинулся в кресле. Мысленный фон его выровнялся, сгладился, подернулся дымкой. — Ты его усыпил? — догадался Марцель. Грызущая боль в голове исчезла. Во сне священник не думал о ней и переставал автоматически транслировать на окружающих.
— Да, — коротко ответил Шилтон и осторожно вытянул иголку из-под ногти и сунул палец в рот, чтобы остановить кровотечение. — Усыпление — твоя работа. Биокинетика тут справляется хуже телепатии. «Но я посчитал, что тебе не стоит распылять силы перед глубоким прослушиванием», — невнятно добавил он, посасывая ранку. Выглядел жест одновременно и смешно, и непристойно, и настолько неуместно в стенах монастыря, насколько это вообще возможно.
«А обязательно? Я про глубокое прослушивание». Марцель уже прекрасно понимал все сам, но хотелось потянуть время. «Работай, Шванг! Глубокое прослушивание, полное погружение в память и личность другого человека под гипнозом или во сне, когда сознание отключается. Это само по себе было не слишком приятно, всё равно, что по локоть залезть в чужие внутренности.
О том, на что будет похоже взаимодействие с разумом медленно и гадко умирающего человека, Марцель старался не думать. У Шилтона тоже работка не сахар, он стеснул зубы. Иголки вон под ногти пихать приходится. — Шванг, мне не нужен напарник, на которого я не могу положиться. Или ты начинаешь прослушивание, или следующую работу ищешь сам и выполняешь в одиночку.
На мгновение Марцеля прошила таким ужасом, что даже ноги ослабели, но только на мгновение, следом пришла полная сосредоточенность. — Да подумаешь, первый раз, что ли? Марцеля взгромоздился на подлокотник кресла отца Петера и опёрся на спинку, прижимая голову священника к своей груди. Минута или две ушли на то, чтобы войти в один ритм дыхания с объектом.
Жёсткий воротничок Сутаны мешал, и пришлось расстегнуть его, чтобы прижать ладоник голой кожи, влажной и прохладной на ощупь. Шёпот чужих мыслей становился громче и громче, Марцель чувствовал себя ребёнком, склонившимся над бурлящим котлом с тягучей смолой. Нырять туда не хотелось, но нужно было. Или следующую работу ты ищешь сам.
Марцель отпустил себя и упал. Черная смола оказалась горькой. — Отче, на мне грех, взял я непринадлежащее мне. — Дозволено ли человеку наказывать другого человека и зло искоренять, или суд — дело Всевышнего? — Соблазн, такой соблазн. Он меня мучает, ведьма должна сгореть!»
Марцеля выбросила из транса так резко, что все тело свели судороги. Позвоночник выгнула дугой, еще немного и переломится. Длилось это недолго, секунду или две, а потом мышцы стали как желе. Пять чувств медленно возвращались, одно за другим.
Сначала осезание, холод шершавых каменных плит стёртого пола, живое тепло под затылком, слух, собственное надрывное дыхание и сердцебиение, метрономом стучащие в висках, потом обоняние, прелый запах сырости, горькие лекарства, дорогой ненавязчивый парфюм, океан и песок, вкус, остаточная медовая сладость конфеты, холодок сигаретного ментола и ещё что-то солоновато-металлическое, и, наконец, зрение. Высокий каменный потолок, нестерпимо яркое пятно окна, картонно-четкий силуэт священника в кресле, будто вырезанный и наклеенный на реальность.
Шелтон сидел рядом с Марцелем. Левую руку он подсунул ему под голову, правую положил на лоб. «Физически ты абсолютно здоров». «Что? Серьезно?» — хмыкнул Марцель, закрывая глаза. Сразу полегчало. Дурнота и боль еще бродили по венам тяжелым эхом, но можно было сосредоточиться и отличать свои ощущения от чужих.
«Меня тошнит». «Удобство, кажется, там, в конце коридора». Шелтон невозмутимо помог телепату сесть. «Проводить?» «Морально тошнит». «А, понимаю». «Ни черта ты не понимаешь». Слух Марцеллета, конечно, не сказал, но подумал. Не в первый раз уже подумал, если быть честным хотя бы с самим собой.