— Давай, иди. Марцеля разобрал смех. «Профессор Шелтон, вы мне заменили отца!» Трагичности определенно не хватало, но Марцель списал упадок актерских способностей на усталость. «Ну что ты, Шванг, мог бы не благодарить!» И закрыл дверь. «Сволочь!» Марцель потоптался немного на месте и потащился по коридору дальше, искренне надеясь, что никому из монашек не придет сейчас в голову прогуляться.
Но в меняемого он сейчас наверняка был похож меньше всего. И потащился по коридору дальше, искренне надеясь, что никому из монашек не придет сейчас в голову прогуляться. Но в меняемого он сейчас наверняка был похож меньше всего. Удобства оказались весьма условными. Средневековое такое понятие комфорте, суровое.
Никаких разделительных мужских-женских кабинок, одна тесная комнатушка с неустойчивым толчком за деревянной дверцей и с массивной раковиной под узким высоким окошком, где включался свет Марцель так и не нашел, поэтому умываться пришлось в загадочном полумраке. Вода, кажется, была ржавой, по крайней мере, железом она воняла ужасно. — Пить или не пить, вот в чем вопрос, — задумчиво процитировал Марцель нечто смутно-классическое.
Подозрительная вода бодро журчала в раковине. — Не, потерплю лучше. Если Шелтону придется меня от отравления лечить, он не вылечит, а лучше убьет. В темноте рожа, отражённая в зеркале, была потусторонне бледной. Марцель тщательно пригладил волосы, поскрёб подбородок, как там не пробивается уже щетина, и напялил очки. Отражение обрело более-менее приличный вид. Риск напугать встречных монашек до седых волос немного снизился.
Ну и славно промурлыкал Марцель себе под нос. Просто замечательно. До смотровой площадки он добрался без приключений. Так, поплутал немного по лестницам, но колокольню все же нашел, благо добросердечные монахини развесили везде указатели. Видимо, потому что местечко было одной из ключевых точек туристического интереса, наряду с хиленьким здешним музеем. Поднимался по ступенькам Марцель без особого энтузиазма, наоборот, даже обругал бездушного гада Шелтона, пославшего его на такую верхотуру с головной болью.
Но когда вышел на саму площадку, обомлел. Колокольная башня парила над Хаффельбергом. Готика, стремление ввысь, да, теперь я понимаю. Взгляд терялся в пространстве. Город, распахнутый в небо, горизонт в зыбкой августовской дымке, воздуха так много, что он комом в легких застревает.
Мурашки по коже, блики на черепице, сине-зеленое, кирпичное, зеленое, прозрачно-голубое. Марцель перегнулся через Балюстраду, высунулся далеко, цепляясь ступнями за столбики и рискуя сорваться, и жадно пил впечатление.
Вся панорама, целиком, не распадающаяся на неважные детали, только невесомая тишина, только ощущение прохлады, высоты, неярких солнечных бликов и вянущей зелени далеко внизу, а удеальные и тактильные впечатления, впервые за много-много дней, чистые, не искаженные призмой чужого восприятия, свои собственные. Лишь когда запястье начало сводить от напряжения, инстинкт самосохранения взял свое. Марцель отклонился назад, осторожно высвободил онемевшие ступни из промежутков между столбиками балюстрады, ноги ощущались как что-то искусственное вроде протеза, и распластался на каменном полу.
Кажется чистым, условно. Солнечные блики щекотали ресницы. Было слишком хорошо, чтобы думать про всякую там идиотскую бытовуху. Камни холодили спину. Если перекатишься направо, то сможешь дотронуться до грубых веревок, ограждающих колокол, если потянешься налево, коснешься нагретой солнцем балюстрады.
Можно бы, но лень. Мартель просто лежал, навзничай, дышал, всем телом впитывая ощущение одиночества и запасаясь им впрок. Постепенно отслаивались и уходили в небытие, принадлежащие кому-то другому чувства и воспоминания. Болезнь и боль, страх перед смертью скорый, неотвратимый, чудовищный. Желейная слабость в дряблых мышцах, горечь во рту, мерзнущие ноги, негнущиеся пальцы, марива перед глазами.
Чужое, не его. Марцель, не поднимая век, уперся кулаками над головой, согнул ноги в коленях и медленно выгнулся, отчетливо чувствуя, как напрягаются мышцы. Секунду или две привыкал к новым ощущениям, затем начал осторожно переступать руками и ногами, выгибая позвоночник все сильнее. Нашел свой предел и опять растянулся на полу морской звездой.