Ночью Виноградова разбудил встревоженный Сашка.
— Виктор Афанасьич, Виктор Афанасьич, — негромко, но настойчиво шептал паренек, осторожно трогая за плечо начальника отряда. — С конями неладно.
Инженер в темноте не видел Сашку и со сна не понял, кто его разбудил и зачем.
— Кто тут?
— Я это, Виктор Афанасьич, я, Сашка. С конями у нас неладно.
Степан Дорофеевич, спавший беспокойным стариковским сном, услышал разговор и завозился на своей подстилке из еловых веток и одеял.
— Чего там, с конями-то? — послышался его хрипловатый, перебиваемый кашлем, голос.
— Не знаю, дядя Степан. И Вороной, и Серко, и Рыжий катаются по земле. Вроде как судороги у них.
— Пойдем нето, глянем, — Степан Дорофеевич кряхтя поднялся, на карачках выполз из палатки. Проснулся и Плетнев.
— Слышу: кони, кони, а не возьму в толк, чего. Зверь какой бродит, что ли?
— Сашка говорит, катаются лошади, — пояснил, зевая, инженер и, чиркнув спичкой, посмотрел на часы. — Половина второго, — вставать ему не хотелось. Он опять зевнул. — Перед дождем лошади катаются. Есть такая примета?
— Есть, — согласился Никита Гаврилович. — Пойду и я, посмотрю чего там.
— Посмотри, Гаврилыч. Зря Сашка панику поднял.
Таежник натянул сапоги и ушел, а Виноградов, уронив голову на постель, тут же заснул. Рядом сладко посапывал Пашка.
Луна щедро заливала светом тайгу. Плетнев увидел Ваганова и Сашку. Они возбужденно переговаривались, ржали и фыркали лошади. Охотник подошел ближе.
— Но-о! Но-о! — Сашка тянул за уздечку вороного мерина. Лошадь, перекатываясь с боку на бок, взбрыкивала всеми ногами и не поднималась. Ваганов пытался поднять другую — серую в мелких крапинах. Неподалеку, хрипя и тяжело фыркая, лежали еще две лошади, две стояли у дерева, привязанные за повода, пошатывались и мелко дрожали.
— Чего с ними? — спросил Никита Гаврилович.
— Колики, — ответил Ваганов. — Самое распоганое дело. Но, но!
С лошадьми они провозились до рассвета. Когда из палатки вышел Виноградов, ему рассказали, что случилось ночью.
— Овес-то заплесневелый, — Ваганов протянул горсть овса, от которого шел резкий затхлый запах. — В этом все дело. Пашка-то вечером не разглядел и дал. Вот кони и заболели.
— Все? — хмуро спросил начальник отряда.
— Да нет, вон те четыре, остальные будто ничего. Может, и обойдется.
Пашка, узнав, что накормил лошадей гнилым овсом, чуть не заревел и испуганно смотрел то на животных, то на Виноградова.
— Ты это все, — набросился на него Сашка. — Глядел бы, чего даешь.
— Разве ж я знал, — слабо оправдывался Пашка. — В темноте-то не видно, какой овес.
— А тут и видеть нечего, ишь, какой от него дух идет.
— Так и ты же давал.
— Давал, только из другого мешка.
— Будет вам, ребята, — остановил перебранку Виктор Афанасьевич. Теперь стало понятно, почему заболели не все лошади. Оставив присматривать за лошадьми Плетнева и Пашку, Виноградов с Вагановым и Сашкой ушли после завтрака вниз по реке.
Когда они вечером вернулись в лагерь, узнали, что четыре лошади из десяти пали.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Отряд оказался в тяжелом положении. Осталась одна вьючная лошадь, а груза было много. Теперь, чтобы двигаться дальше, пришлось бы завьючивать верховых, а кому-то идти пешком. Это затормозит продвижение разведчиков, ибо, как говорится в пословице, пеший конному не товарищ. Но пока Виноградов не собирался переносить лагерь.
Каждый день разведчики поднимались с рассветом, торопливо съедали приготовленный Ксюшей завтрак, брали инструмент и уходили до обеда. Работали неподалеку. После обеда снова работали дотемна. Лишь ненастье удерживало их в лагере, но ненастные дни случались редко. Июльские дожди налетали внезапно. Тучи, клубясь, быстро затягивали небо, пряча за собою солнце, разбрасывали зелено-белые молнии, оглушали раскатами грома и, хорошенько намочив тайгу, уплывали дальше. Потоки воды устремлялись в низину. Речка на глазах вспухала, мутнела, ее веселый говорок переходил в сердитое ворчание. Вода, покрытая желтоватой пеной, тащила обломанные ветки, тяжело ворочала прибрежные камни.
Иногда дожди бывали затяжные, на весь день. Ругая погоду, Виноградов был вынужден отсиживаться в палатке. Проверял записи, что-то высчитывал, рисовал планы, а иногда, отшвырнув тетради, заваливался спать. Просыпаясь, спрашивал, не перестал ли дождь, и, если не получал утвердительного ответа, поворачивался на другой бок. Плетнев и его дядя много спать не умели и во время вынужденного сидения в палатке вели неторопливые разговоры, вспоминая прожитые годы, родных и близких.