Посыльный приплыл к Сухому болоту под утро. У входа в зимовье Сморчка встретил большой ощерившийся пес. Он стоял на тропе, глухо ворча и не спуская мрачных глаз с пришельца. Желтые клыки не обещали ничего хорошего. Старик оробел, хмель мигом вылетел у него из головы. Он остановился, беспомощно топчась на месте и растерянно приговаривая:
— Чего ты, чего? Я же с добром пришел. Вот и гостинцы твоему хозяину принес, — старик показал на корзинку. — Лепешки тут, мясо есть, водка. А еще — бумага…
Пес не двигался. Вся его поза говорила о том, что он не намерен пустить пришельца и если тот сделает еще хоть шаг — ему несдобровать.
— Мне же пройти надо, — слезливо канючил Сморчок, будто собака могла понять слова и сделать, о чем он просил.
— Вот незадача, — сокрушенно вздохнул старик и поскреб затылок. — Федор!.. Слышь, Федор, выйди-ка на волю.
Услышал Парамонов или его разбудил рык собаки, но он вылез из землянки заспанный, с помятым лицом. Сказал что-то псу, и тот нехотя отошел с тропы.
— Ну какой же ты, Федор Игнатьич, право. Пса вот завел, а своих отличить не выучил. Он же на меня чуть не бросился. И где только выкопал этакое страшилище.
— Варнак — пес добрый, — отозвался Парамонов, и в голосе его прозвучала несвойственная ласковая нотка, странная для этого мрачного человека. — Службу верно несет и, если надо, живот положит за хозяина. Верно я говорю, Варнак?
Собака шевельнула хвостом, преданно глядя в глаза хозяину.
— Пошли в землянку, холодно тут стоять.
Сморчок боком, не спуская глаз с Варнака, пробежал к зимовью и первым юркнул в открытую дверь. В землянке все было по-прежнему, разве копоти на стенах прибавилось, и оттого она казалась еще мрачнее.
— Перво-наперво письмо тебе, Федор Игнатьич, от Егора Саввича и поклон, — старик пошарил за пазухой, вытащил бумагу и протянул Парамонову. Тот небрежно бросил письмо на стол.
— Нитками-то зачем зашил? Ты же все равно читать не можешь.
— Надежнее с нитками-то, — возразил Сморчок, — а может, для солидности. Ты читай.
— Черт с ним, с письмом, успею. Рассказывай, что там у вас делается.
Старик сел на чурбан, потирая озябшие маленькие ладони, и, чуть раскачиваясь, начал говорить. Смотреть на Парамонова он боялся, а потому разглядывал земляной пол и черные от копоти бревенчатые стены. Слушая его, Федор взял письмо, разрезал нитки и, пересев поближе к окну, стал читать. Сморчок, поглядывая украдкой, заметил, как лицо Парамонова мрачнело, и встревожился.
— Чего он тебе прописал?
— Ищут, сволочи, — сквозь зубы процедил Федор, — пронюхали.
Перевернув лист, он снова углубился в чтение, бросая быстрые взгляды на старика.
— А теперь про что, Федор Игнатьич?
— Задание нам с тобой. Да не пугайся, — усмехнулся хозяин зимовья, увидев, как беспокойно заерзал Сморчок.
— Ежели опять на дорогу выходить, так я несогласный. Такого уговору с Егором Саввичем не было.
— С чего ты взял? Просто пойдем в одно местечко, недалеко здесь, вытащим из земли одну штуковину. Отнесешь ее Сыромолотову.
— Ну, это ладно, это можно.
— Есть хочешь?
— Маленько бы не мешало.
Есть Сморчок совсем не хотел, но знал, что без водки Федор завтракать не станет, а значит, и ему перепадет. Старик засуетился, вытаскивая из корзины снедь и раскладывая на столе. Ели молча, изредка перебрасываясь короткими фразами. Водку Федор не жалел: пил сам и наливал Сморчку. Покончив с едой, Парамонов встал, потянулся и начал одеваться.
— Пойдем, тут не близко, к полудню успеть надо.
Сморчок, раскисший от вина и еды, робко возразил:
— Соснуть бы маленько. Ночь-то я не спал. Может, потом сходим, а, Федор?
— Еще чего. У меня и другие дела есть, а тебе к вечеру вернуться надо. Егор Саввич ждать будет.
Старик вздохнул и нехотя поднялся. Вот растреклятая жизнь. Все время делай то, что другие велят.
Федор вынес Варнаку миску с едой и наклонился, что-то шепча собаке. Пес завилял хвостом и жадно набросился на еду, хватая куски и глотая их целиком. Только кости хрустели на крепких зубах.
— Чего ему сказал? — поинтересовался Сморчок, с любопытством и опаской поглядывая на собаку. — Неужели он человеческую речь разумеет?