Виктор Афанасьевич протянул через стол руки и разнял ими сцепленные пальцы девушки. Она чуть вздрогнула, попыталась сопротивляться и медленно начала краснеть.
— Ксюша, — тихо и мягко сказал инженер, — я пришел сказать вам, что люблю вас…
Грудь девушки начала часто вздыматься, она опустила голову. Кончики ушей, выглядывающие из-под косынки, маленькие и прозрачные, порозовели.
— Не надо, Виктор Афанасьевич, вы говорите несерьезно.
— Ксюша, милая, я еще никогда не был так серьезен. Я люблю вас, верьте мне. Вы первая, кому я решился сказать эти слова, очень глубоко понимая их смысл, и… если не поверите мне, вероятно, будете последняя. У меня было достаточно времени присмотреться к вам и проверить себя. Сегодня я пришел сказать о своей любви и просить вас стать моей женой, если… если я хоть немного отвечаю вашему представлению о будущем муже.
Ксюша уже не пыталась освободить свои руки, она замерла, боясь пошевелиться. Потом из глаз ее неожиданно выкатились крупные прозрачные слезинки, пробежали по щекам, оставив мокрый след, и упали на марлевую салфетку.
— Вот уж это лишнее, — волнуясь, воскликнул Виноградов. — Зачем вы плачете? Я оскорбил вас? Обидел? Честное слово, я говорил искренне, что думал и чувствовал. Скажите — уйди, и я уйду. Больше вы от меня ничего такого не услышите, а может, и не увидите. Я не стану вас преследовать, не стану надоедать, говоря о своей любви. Я человек прямой, Ксюша, у меня есть дурные черты в характере. Что поделаешь, таким родился. Или принимайте какой есть, или гоните прочь.
Ксюша подняла голову, и на инженера посмотрели большие, доверчивые и ясные, как у ребенка, глаза. В них еще стояли слезы.
— Почему же вы… почему же вы, Виктор Афанасьевич, даже не спросили, люблю ли я вас? И так вдруг, сразу предлагаете мне стать вашей женой.
— Ксюша, у вас ведь тоже было время присмотреться ко мне. Я рассуждал так: если я вам нравлюсь, если я могу стать вашим мужем, вы об этом скажете. А если нет — откажете. Возможно, в любви надо объясняться не так. Что ж, меня этому не учили, женщины доставались легко, а романы о любви я не читаю. Но теперь исправлять ошибку поздно. Я все сказал. Решайте.
— Я уже решила, — твердо и спокойно ответила Ксюша. Глаза ее стали сухими и даже, как показалось Виноградову, холодными. — Все это вышло не так, Виктор Афанасьевич, как представлялось когда-то. — Девушка глубоко, с горечью вздохнула. Молодой инженер ясно ощутил эту горечь и, не зная сам почему, заволновался еще больше. А Ксюша, словно решив какой-то трудный вопрос, заговорила ровно и все более уверенно. — Вы были откровенны со мной. Я тоже буду откровенна. Мне, увы, не двадцать лет. Мы с вами, кажется, одногодки…
Виноградов кивком подтвердил и поспешно добавил:
— Это не имеет для меня ровно никакого значения.
— А для меня имеет. Но что поделаешь… Я любила один раз за всю жизнь. А тот человек, не буду называть его, даже и не догадывался о моей любви…
«Я знаю этого человека! — захотелось крикнуть Виноградову. — Вы ошибаетесь, Ксюша, он тоже любил вас…» Но инженер только до боли закусил губу.
— …Не догадывался, — грустно повторила девушка. — Но относился ко мне очень хорошо. Ну, как бы вам сказать, как отец или старший брат, что ли… И я решила — значит, так и должно быть, любовь не для меня. Но вот появились вы. Господи, как я вас боялась первое время. А потом увидела, что бояться-то нечего, вы совсем не страшный. И вот пришло время, вы стали мне нравиться. Зачем это скрывать? Виктор Афанасьевич, вы второй мужчина, которого я стану любить. Пусть вас не обидят такие слова. Я хочу быть перед вами честной всегда и во всем.
Виноградов наклонил голову.
— Я понимаю вас.
— Так вот, Виктор Афанасьевич, — голос девушки, по мере того как она говорила, все более креп. — Сначала вы были мне безразличны. Потом заинтересовали, а уж потом… потом я полюбила вас. А если полюбила, то почему же мне не стать вашей женой?
Виноградов быстро вскинул голову, глаза его радостно блеснули.
Скрипнула дверь, вошел Оскар Миллер. Старательно счистив веником снег с высоких белых валенок, он протер запотевшие очки и не очень дружелюбно посмотрел на инженера.
— Это есть ви, молодой чшеловьек? Гутен таг.
— Гутен таг, Осип Иванович. Я очень рад вас видеть в добром здравии. Вы не будете сердиться на меня?
— Сердиться? Ви что-то озорничаль?
— Нет, но я похищаю у вас Ксюшу.
— Что значит — похищаю?
— Краду, ворую.
— О! Зачем украсть? Воровать очшень нехорошо, молодой чшеловьек. Ксьюша не вещь, ее нельзя красть, и она мне тоше нушен.