— Совсем как у Шекспира, — засмеялся Майский. — «Быть иль не быть? Вот в чем вопрос»… Быть, Афанасий Иванович, быть вашей «Золотой розе». Пусть живет и здравствует, и пусть на ней распускается побольше золотых бутонов.
— Правда?! — глаза Петровского молодо заблестели. — Вы не шутите над стариком? Не берите такого греха на душу, Александр Васильич.
— Да нет же, какие могут быть шутки?
— Спасибо вам и низкий земной поклон. От всей души. Вот радость-то! От старателей наших большое вам спасибо. И позвольте пожать вашу руку.
Старик сделал было шаг к директору, часто-часто заморгал подслеповатыми глазами, хотел еще что-то сказать, но махнул рукой, повернулся и, подхватив полы поддевки, выбежал из кабинета.
Майский и Слепов посмотрели ему вслед, потом друг на друга и засмеялись.
— Отличный старик, — сказал новый директор, — побольше бы таких в Зареченске.
— Афанасий Иванович-то? Да он и не старик. Энергии у него на троих молодых хватит, а про знания и не говорю. Светлая голова.
А Петровский, выбежав из конторы, встретил на крыльце двух рабочих. Они посторонились, пропуская Афанасия Ивановича, потом посмотрели друг на друга, и один из них сказал:
— Слышь-ко, Петро, это что же такое? Уж если Афанасий Иваныч ревет от нового директора, то как дальше-то будет? И за что он его так?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На Зареченск ползли низкие плотные тучи. Гроза началась с отдаленного рокотания грома. Потом раскаты, напоминая гул отдаленной артиллерийской канонады, стали быстро приближаться. Застоявшаяся духота сменилась легким ветром. Сначала затрепетали верхние листья на высоких тополях, потом деревья зашумели все разом и тревожно, пригибая верхушки. На дорогах заплясали маленькие смерчи, сметая в кучи сухие листья, клочки бумаги, вздымая их к темному небу, разбрасывая по сторонам. Полыхнула желто-зеленая молния, расколов ломаной линией большую клубящуюся тучу, и немного погодя, совсем близко, тяжело заворочался гром. По трепещущим листьям деревьев, по железным кровлям домов и дощатым крышам изб застучала крупные капли дождя.
Ребятишки, которых до этого ни уговорами, ни угрозами нельзя было загнать в дома, мигом разбежались, а хозяйки, выбегая на улицы и во дворы, торопливо закрывали ставни, снимали развешанное на веревках белье, тревожно перекликались с соседками.
Зареченск быстро притих и словно вымер. Зигзаги молний уже вовсю полосовали небо над самым поселком. Раскаты грома то рассыпались оглушительной дробью, то тяжело ухали, словно кто-то там, в темной выси, подрывал и разбрасывал огромные каменные глыбы. Дождь все частил и частил, пока не полил сплошным потоком. Косые сверкающие нити били по дорогам, и канавы быстро наполнились мутной водой. Она стремительно неслась в низины, унося с собой всякий мусор. В лужах плясали и лопались пузыри — верная примета, что дождь зарядил надолго.
Такого же мнения был и одинокий человек, что пробирался одной из улиц поселка. Видимо, крайняя нужда выгнала его в непогоду. Он старался прижиматься к домам и наборам, надеясь укрыться там от дождевых струй. Сложенный вдвое мешок, надетый на голову в виде капюшона, спускался ему на спину. Человек уже давно промок до нитки и шептал трясущимися от холода губами:
— Ранний гость до обеда, а поздний до вечера. Господи, прости меня, грешного.
Возле дома Сыромолотова человек остановился, постучал палкой по крайнему окну, закрытому ставнями. Подождал немного и постучал снова, теперь уже сильнее. Во дворе зло забрехала собака, потом послышался женский голос.
— Кто стучит? Кого надо?
— Я это, Аграфена Павловна. Дома ли Егор-то Саввич?
— Заходи нето. Экую погодку выбрал.
— Что и говорить, Аграфена Павловна. Добрый-то хозяин и собаку не выгонит, а я вот хожу-брожу, людям покоя не даю.
— Ладно болтать-то, вымокла я тут.
Человек проворно шмыгнул в калитку и быстро перебежал двор следом за женщиной. Она провела его в прихожую, сердито сказала:
— Постой тут.
С одежды незваного гостя ручьями стекала вода, и на полу сразу образовалась лужа. Свой мешок он сбросил еще в сенях. Человек поставил посох в угол и, щурясь от света висевшей на стене лампы, огляделся. В доме было тепло, пахло свежеиспеченным хлебом и щами.
Из горницы вышел Сыромолотов, по обыкновению в халате и мягких туфлях.
— А, Сморчок… — без особой радости произнес он вместо приветствия. — Другого времени тебе не было.
— Здравствуй, батюшка Егор Саввич, и прости великодушно. Подумал я, в непогодь лучше даже навестить тебя. Никакой лешак не углядит.