Егор Саввич полез в самую гущу прибрежных кустов и привычно нащупал кол, к которому была привязана лодка. Залез в нее, бросил мешок. Умело работая широким веслом, выгнал лодку на чистое место и, прячась в тени кустов, поплыл против течения.
Лодка бесшумно, словно призрачная, скользила по черной воде. В умелых руках старшего конюха весло опускалось ровно настолько, чтобы сильным гребком послать лодку вперед. Скоро огоньки Зареченска стали исчезать. Журчала вода, и глухо постукивало весло о борта лодки: справа-слева, справа-слева. Сыромолотову никто не встретился. Он проплыл до Сухого болота спокойно. Подчалил к берегу у высокой, склонившейся к воде березе, и по едва заметной тропинке стал подниматься на крутой берег. Густая трава доставала до пояса. Потом начались кусты, а за ними пошли деревья.
Здесь, в тесном сплетении еловых ветвей, и пряталось зимовье — полуземлянка с бревенчатой крышей на один скат, прикрытый толстым слоем дерна. Случайный человек мог пройти рядом и не заметить зимовье, мог даже ступить на крышу и не догадаться, что под ним жилье. Труба выходила сбоку крыши, прислонясь к стволу дерева, и тоже была незаметна.
Но Егор Саввич бывал здесь не первый раз и без труда нашел зимовье. Он уже спустился по земляным ступенькам к двери и взялся за скобу, когда крепкие руки схватили его за плечи сзади, больно сдавили. От неожиданности старший конюх сдавленно вскрикнул и выронил мешок.
— Кто такой? — послышался за спиной резкий, хрипловатый голос.
— Господи, можно ли так, Федор Игнатьич? И напужал, и руки у тебя словно клещи.
Парамонов коротко рассмеялся.
— Извиняй, Егор Саввич, не разглядел, темно. Мало ли кто мог пожаловать.
— Какой леший сюда забредет. Про зимовье только и знаем ты, я да еще Сморчок.
— Знать-то не знают, а случайно наткнуться могут.
Они вошли в землянку, слабо освещенную коптилкой, поставленной так, чтобы свет от нее не проникал через окно наружу. Со времени последнего посещения Сыромолотовым зимовья здесь ничего не изменилось. Стол, сколоченный из грубо обтесанных досок, возле него два чурбака вместо табуреток. У противоположной стены топчан, прикрытый старыми одеялами, и рядом сундук с выпуклой крышкой, Егор Саввич сел на один чурбак, Парамонов на другой. С минуту они молча, изучающе смотрели друг на друга. До чего же Федор похож на отца. С годами сходство проступало все больше. Такой же рослый, широкоплечий. И красивый: орлиный нос, большие черные холодные глаза, густые, чуть курчавые волосы, окладистая бородка. Тонкие губы и твердый, чуть выдающийся подбородок, говорили о волевом и жестоком характере.
— Вот ты сказал, Егор. Саввич, какой леший сюда забредет, — нарушил молчание Парамонов. — Бродил недавно поблизости парень зареченский, потом милиционер…
— Ты не про Петьку ли Каргаполова? — Сыромолотов зябко повел плечами и опять почувствовал боль от железной хватки Федора. — Убили его где-то тут, неподалеку.
— Может, и про него. Документов при нем не было. Сморчок говорил, что этот парень заводила в Зареченске, он и других подбил, чтобы шли церковь громить. А господь его и покарал…
— Хоронили мы его нынче.
— Мне-то что? Я тут ни при чем.
— Оно, конечно, я ведь только так. Одним богохульником меньше, всех и делов.
— Не ходи куда не надо.
— Верно, верно, Федор Игнатьич, — Сыромолотов помолчал и небрежно, как бы между прочим, спросил: — Зачем звал-то?
— А что? Нельзя разве?
— Да время больно не подходящее. На прииске следователь из Златогорска. Убийцу комсомольца ищет.
— Пусть ищет, нам-то что? Соскучился я по тебе, повидать захотелось старого друга. Ну, и должок за тобой.
Федор положил руки на стол, обхватив одной другую чуть повыше локтей, и посмотрел на старшего конюха. Тому стало не по себе от пристального взгляда, он нагнулся, поднял тяжелый мешок на колени, стал развязывать тесемку.
— Принес я кой-чего.
Достал четверть водки, копченый окорок, два круглых черных хлеба и один белый, несколько свертков с разной снедью. Федор тут же откупорил бутыль, налил в кружку водки.
— Будешь пить, Егор Саввич?
— Нет, это я тебя угостить. Мне сейчас нельзя.
— Как знаешь, — Парамонов выпил и, отломив от каравая корку, стал медленно жевать. Сыромолотов продолжал раскладывать на столе припасы.
— Ты деньги давай, деньги. Я уговор выполнил, все чисто, комар носа не подточит.
— Принес и деньги, — Егор Саввич злился на себя, чувствуя робость и даже страх под цепким взглядом Парамонова. Полез за пазуху, долго шарил там и вытащил сверток в тряпице. — Вот.