Однако в тот день, показывая Миа коттедж и окрестности, Кармен выглядела совсем иной женщиной. От ее напористой, вызывающей манеры не осталось и следа, и казалось, что больше всего на свете ее волнует, будет ли Миа удобно здесь жить. Она охотно объясняла Миа способ сбора использованной воды и способы сохранять от мышей продукты. Она предупредила ее о нелегальных жителях – она назвала их «рабочими без документов», – которые живут в самочинных поселениях в глубине каньона.
Вы можете повстречаться с ними на улицах города ранним утром, когда они ищут работу, но к вечеру они уходят обратно в каньон. Вы просто имейте в виду, что они там есть, но никакого беспокойства они вам не причинят.
Миа с удовольствием вела беседу, задавая множество вопросов о Шугабуше и Долине Розы, не позволяя своей помой хозяйке спросить что-либо о ней самой.
Когда в этот вечер Кармен показалась на экране, Миа как всегда прибавила звук. Кармен сидела рядом с ведущим, Биллом Джексоном, чья шевелюра всегда выглядела так, словно по ней только что прошлись сапожной щеткой. Однако, уж если на экране появлялась Кармен, камера целиком принадлежала ей, и Миа не смогла удержать улыбку восхищения этой доверительной, но в то же время весьма самоуверенной манерой держаться. Пока Кармен говорила, на заднем плане показали фотографию Бурого Каньона, охваченного пламенем.
– Сегодня, – начала Кармен, – исполняющий обязанности мэра Долины Розы, бывший центровой бейсбольной команды «Падре», Кристофер Гарретт, чьи первые два месяца на новой должности прошли в непрерывных баталиях с проблемами засухи в Долине Розы, объявил, что принял на работу инженера – специалиста по окружающей среде, Джеффа Кабрио. Кабрио заявляет что способен заставить дождь пролиться над Долиной Розы – Голос Кармен, с характерным, хотя и едва уловимым, испанским акцентом, приобрел почти циничную интонацию. В углах рта угадывалась легкая улыбка, улыбка конспиратора, который надеется, что его слушатели не хуже его самого знают, какой болван этот Крис Гарретт. – Отвечая на вопрос о том, откуда возьмутся деньги для оплаты услуг мистера Кабрио, мэр Гарретт сообщил, что собирается перевести некоторую сумм из фонда благоустройства дорог в фонд водных ресурсов, заметив, что «в данный момент проблема воды стоит более остро». Нам пока неизвестно, какова была реакция на эту новость со стороны дорожной службы. Мэр Гарретт в понедельник потерял собственный дом, сгоревший в пожаре, охватившем Бурый Каньон.
Камера отодвинулась от Кармен, и в кадр вернулся Билл Джексон со своей зализанной прической.
– Похоже, что он потерял не только дом, – с ухмылкой добавил он, и Миа вздрогнула, задетая за живое. До сих пор решение Криса принять Джеффа на работу не казалось ей настолько глупым. Джефф явился к ним в офис, будучи совершенно уверен в реальности своего предложения, и заразил своей верой их всех. Однако теперь, в изложении Кармен Перес, действия Криса выглядели абсолютно нелепо. Миа невольно взглянула в окно, где был виден коттедж Джеффа, гадая, смотрит ли он сейчас новости.
Покончив с ужином, Миа выключила телевизор, переоделась в шорты и футболку и уселась на пол перед скульптурой, над которой сейчас работала. Это была голова мужчины, подставкой для которой служил пока старый ящик из-под апельсинов. В углу напротив кофейного столика висела огромная афиша, заклеенная множеством снимков, большинство из которых было размером пять на семь, сделанных с лица улыбающегося чумазого мужчины средних лет. Осторожно разминая пальцами пластичную глину, Миа поглядывала то на фотографии, то на свою работу и невольно начала улыбаться. Генри был прелестен. Она уже почти кончила его. Работа над этой вещью шла у нее очень легко и приносила массу удовольствия – она и сама не знала, почему, ведь ей все же пришлось несколько раз уничтожать скульптуру и начинать все с начала.
В тот день они с Гленом гуляли по рабочим кварталам Сан-Диего, оба готовые приняться за новую модель, оба в поисках «искушения». Они обнаружили Генри одновременно, его лицо бросилось им в глаза посреди толпы, поражая своей неординарностью.
– Он – мой! – первой воскликнула Миа. Глен уступил ей лишь после нескольких минут яростной словесной перепалки, и Миа все это время не сводила плаз со своей драгоценной находки, опасаясь, что бродяга скроется. Они с Гленом часто увлекались одной и той же моделью.
– Это цена, которую мне приходится платить за то, что ты была слишком хорошей ученицей, – неоднократно сетовал потом Глен.
Она была уверена, что при взгляде на этого человека Глен видит то же, что и она – нагромождение сфер и полушарий, из которых состояло его лицо. Пухлые круглые щеки, картофелина носа, румяный мягкий подбородок. Эта физиономия была порождена сочетанием самых различных окружностей, подобно тому, как в лице Джеффа Кабрио она видела сочетание плоскостей. Невозможно было представить его себе хмурым или плачущим. Картину дополняла жесткая клочковатая шевелюра русого оттенка. Брови были на удивление густыми и выразительными. На вид ему было около пятидесяти лет, он стоял в одиночестве на углу улицы и улыбался. Мия знала, что Глен чувствует тот же творческий зуд, что и она, что его руки так и тянутся воплотить в глине то, что он видит сейчас перед собой.
Было ясно видно, что у этого человека нет дома. На плече у нею болтался потрепанный вещмешок, а из кармана левого армейского френча торчало горлышко бутылки.
– Я хочу его целиком – шепнула она Глену, пожирая бродягу глазами. – Я хочу его вместе с вещмешком.
Глен кивнул, и она знала, что он понял все с полуслова. Ее интересовал контраст между его бедной потрепанной одежонкой и ничем не омраченной печатью добродушия на лице.
– Извините, сэр, – обратилась она к нему, прикоснувшись к его локтю. – Я – художница, и мне бы хотелось сделать с вас несколько фотографий, чтобы использовать их как модель для скульптуры. Это займет не больше часа вашего времени, которое я оплачу.
Генри рассмеялся, да так звонко, как должен был бы смеяться сам Санта-Клаус, и Миа наконец поняла, кого он ей напомнил: розовощекого здоровяка Сайту, разгуливающего по калифорнийским улицам.
Втроем с Гленом они прошли до Хортон Плаза, где было достаточно солнца, и Миа кружила возле него с фотоаппаратом, запечатлевая на пленке все мелочи, вплоть до мягкой округлости мочки уха или серебристой щетины на подбородке.
Кроме тех тридцати долларов, что она ему заплатила, его еще и накормили ленчем. Он поведал им, что жил и в Париже, и в Афинах, и в Стамбуле. Он изучал философию в Бостоне и тренировал скаковых лошадей в Кентукки. Миа, завороженная, слушала, ни на минуту не сомневаясь в правдивости его рассказа до той минуты, как оказалась тем же вечером в постели с Гленом, разъяснившим ее ошибку.
– Тебя так легко обмануть, Солнышко, – со вздохом заключил он, – ты так неосмотрительно доверчива.
Через неделю после этого ее лечащий врач сообщил результаты анализов. Она как раз только что купила глину для скульптуры Генри, да так и оставила ее, позабыв на своем рабочем столе, превращаться в безжизненный ссохшийся комок. Она не прикасалась ни к глине, ни к фотографиям Генри до тех пор, пока не переехала в Долину Розы. Вся ее энергия ушла на то, чтобы суметь выжить в течение тех месяцев, что прошли между роковым телефонным звонком доктора и переездом. Она наблюдала, как Глен пытается сохранить видимость привязанности к ней, как в нем растет отчуждение, и когда она уезжала, то взяла с собой лишь снимки Генри. Ни одной фотографии Глена. Или матери. Или даже ее сестры, Лауры, хотя с той она пару раз говорила по телефону из офиса Криса, давая знать, что с ней все в порядке.
Чтобы хоть немного успокоить Лауру, она в конце концов дала ей номер телефона в мэрии, но Лауре этого было явно недостаточно. Она плакала в трубку, называя Миа «Мими», как когда-то в детстве, словно стараясь напомнить о существовавших в свое время между ними тесных узах. Она умоляла Миа сообщить о том, где она находится, но Миа не собиралась давать Лауре возможность навещать ее. Она больше не позволит ни Лауре, ни Глену войти в свою жизнь. И она действительно сумела освободиться от них здесь, в Долине Розы. Тень Лауры не могла простираться так далеко на Север.