― Думаю, ты смог бы, ― возразил Хоаран.
― Увидим. Но для начала мне надо хоть это вспомнить, как по-твоему?
― По-моему, ты ничего не забыл, просто пока не можешь в это поверить.
― Проехали, ― отмахнулся Эсмер и ушёл в ванную ― за стеной зашумела вода.
― Шимшек? Это ещё что?
― Так меня называли. В Стамбуле, ― неохотно ответил Хоаран и дёрнул Джина за руку, тот в один миг оказался у него на коленях и охотно поймал ладонями его лицо.
― В Стамбуле? А Курт этот…
― Из Турции. Из Стамбула.
― Так он не европеец? ― опешил Джин, изумлённо уставившись на Хоарана. ― Что ты в Стамбуле забыл?
― Гонки. Парусные. И да, его можно счесть европейцем, ведь Турция находится и в Европе, и в Азии одновременно.
― Не пудри мне мозги. Что такое “шимшек”?
― Молния.
― Что?
― Молния. Блэйз, если угодно. Или Флэш. Просто Эсмер не любит имена и прозвища на английском, переводит обычно на турецкий.
― А шекер?
Вместо ответа Хоаран его поцеловал, потом тронул кончиком языка нижнюю губу Джина, словно на вкус попробовал, и улыбнулся.
― Это и есть “шекерли”. Сладкий. Сладкий, как кофе, который ты делаешь. “Шекер” ― это сахар. Только я тебя умоляю, не воспринимай буквально. Турки ― народ поэтичный, поэтому “шекер” применительно к человеку отнюдь не означает “сахар”. Наверное, это примерно то же, что и котминам у нас. Хотя нет. “Шекер” ― это природная естественность и красота с искренностью пополам в чистом виде, без искуственных примесей ― кажется, так будет точнее. Они трепетно относятся к сладостям, которые воспринимают вовсе не так, как прочие люди. Сладость для них ― синоним блаженства и кусочек рая. Можешь считать, что Эсмер сделал тебе комплимент, сказав, что на тебя приятно смотреть ― ощущения те же, что от богатого вкуса гюльбешекера или халвы во рту, например. Большое количество приятных и естественных вкусовых оттенков, от которых рвёт крышу. Только опять же, не воспринимай это по-своему. Другой народ ― другое восприятие и другое выражение эмоций.
― От вкуса чего? ― Тёмные глаза переполняли ошарашенность и изумление с возмущением пополам.
― Гюльбешекер, ― старательно и медленно выговорил чужое слово Хоаран, ― это нежное варенье из лепестков роз. Хотя халва мне понравилась намного больше.
Джин растерялся. С одной стороны, он готов был опротестовать подобное заявление, с другой стороны, ему нравилось, как всё это звучало в исполнении Хоарана ― включая почти неузнаваемый и смертельно раненый корейским произношением финальный звук “р” в слове “шекер”. И да, он понял, почему Эсмер назвал рыжего “диким человеком”. Потому что корейская кухня не знала такого явления как “сладости”. Сладкие блюда для корейцев всегда были заморскими и непривычно диковинными, они предпочитали “острости” и “солёности”.
― Этот гость у нас надолго?
― На пару недель.
― Что?! ― отнюдь не обрадовался Джин.
― Мототриал через пару недель. До этого Эсмер поживёт здесь. Незачем ему тратить деньги на отель ― особенно в нынешних обстоятельствах, когда их придётся тратить на детали для байка. Он из состоятельной семьи, но всё же не настолько, да и ладит с родственниками паршиво.
― А как же его… гм… профессия? Разве не прибыльно?
― Нет. Он же сказал, что убивает под настроение, а значит, берёт отнюдь не все заказы. И… к нему редко обращаются.
― Почему?
― Потому что он палач в чёрт знает уже каком поколении ― потомственный. И потому что ему известно о науке смертоубийства и человекомучительства всё и немножко больше, чем всё. Люди не слишком любят представителей этой профессии. А ещё он часто убивает заказчиков, поэтому считается, что у него не всё в порядке с головой.
― Что?
― Что слышал. Он сам решает, кого будет убивать. Точнее, вроде как, он “слышит голоса” и “видит знаки”. ― Хоаран прикрыл глаза и вздохнул. ― Отстань, а? Я мало знаю о его работе.
― Как тебя вообще угораздило с ним познакомиться?
― Мне как раз это сейчас и вспомнилось, но пока я не стану тебе рассказывать.
― Но почему?
― Я не думаю, что ты готов это услышать. ― Немного подумав, Хоаран тихо добавил: ― Или я ещё не готов тебе это рассказать.
― Хорошо, ― сдался Джин. ― Но две недели? Целых две недели свихнувшийся палач собирается торчать у тебя в гараже?!
― Ну да. И он не свихнувшийся. Он нормальный. Для потомственного палача нормальный, разумеется. Не переживай, он не станет смотреть на тебя косо только потому, что… Гм… Он из Турции, его этим не удивишь. Просто считай, что его тут и нет. Или ты предлагаешь ему ночевать у нас в комнате?
― Вовсе нет! И ты вообще понял, что сказал? Где ты видел нормальных убийц и палачей?
― Перестань, ― попросил Хоаран и притянул Джина к себе, заставив замолчать с помощью глубокого чувственного поцелуя. Через полминуты Джин решил, что это занятие куда интереснее, чем вопрос со спальным местом Эсмера, и запустил пальцы в спутанные волосы Хоарана, пропахшие маслом, может быть, даже моторным. Без разницы, каким именно маслом, главное, что ему нравился этот запах ― на Хоаране. И мысли об Эсмере действительно вылетели у него из головы, когда по спине мягко пробежались пальцы рыжего, пробравшиеся под футболку…
Потом футболка оказалась где-то в районе плеч, дабы не мешала рукам и губам бродить там, где им хотелось, а волосы Хоарана защекотали грудь. Джин обнял заразу, чтобы хоть как-то контролировать его действия, только это совершенно не помогло. И вроде бы ничего особенного не происходило ― просто лёгкие касания, но… Хоаран явно хотел этого и воплощал свои намерения в жизнь с явным удовольствием, а для Джина такие моменты всегда оставались самыми дорогими и желанными. Моменты, когда Хоаран сам и по собственной инициативе окутывал его страстью и лаской, забывая о холодности, отстранённости и жёсткости, забывая о том, кем он являлся тут ― в глазах местных обитателей, забывая прятать всё, что он чувствовал к Джину, но постоянно держал на цепи где-то глубоко в своём сердце.
― “Неужели таков наш ничтожный удел:
Быть рабами своих вожделеющих тел?
Ведь еще ни один из живущих на свете
Вожделений своих утолить не сумел”. Хорошо, что ты предупредил, а то я бы сейчас почувствовал себя… гм… странно, если бы не знал, что могу нарваться на подобное зрелище, ― прозвучал низкий голос того самого Эсмера, о существовании которого Джин позабыл. Инстинктивно он хотел шарахнуться в сторону, но Хоаран не намеревался выпускать его, так что пришлось Джину остаться там, где был, ― на коленях у Хоарана. Он смущённо пробормотал первое пришедшее в голову японское ругательство, резко потянул смятую одежду вниз и покосился на гостя. Тот стоял в дверном проёме, прислонившись плечом к косяку. И Джин уставился на него во все глаза.
Эсмер надел футболку, но не съёмные рукава, и теперь ничто не прятало жуткие ожоги ― от запястий они уходили вверх и исчезали под тканью на плечах. Старые ожоги, но даже сейчас легко догадаться, насколько серьёзными они оказались в своё время.
― Я у себя в гараже, Эсмер, ― заметил Хоаран. ― И я не слышал, как ты вышел из ванной. Получилось случайно. Я не намерен выставлять всё напоказ, но и прятаться в собственном доме…
― Вообще-то, я ничего не сказал. Просто ненавязчиво обозначил своё присутствие. Сейчас прихвачу с собой кофе и не буду вам больше мешать. Я умный и понятливый, сам знаешь. ― Эсмер весело хмыкнул, действительно забрал чашку с кофе и ушёл вниз по лестнице. Оттуда и спросил: ― Матрас в каком из шкафов?
― В правом. От входа.
― Нашёл. Спокойной ночи.
― Спокойной… ― отозвался Хоаран и вернулся к прерванному занятию.
― Тебе не стыдно? ― возмутился после поцелуя Джин.
― Нет. Это мой гараж. Значит, правила здесь тоже мои.
― Что у него с голосом?
― Хм… ― Хоаран явно развеселился. ― Уже готов пасть на колени и внимать целую вечность?
― Заткнись! Так что у него с голосом?
― Ничего. Просто голос. Национальная особенность, кажется, у них в языке много таких звуков, которые сами по себе круто меняют тональность голоса при их произнесении. И меняют сам голос с горлового на грудной и обратно. В сочетании и получается такой необычный эффект. Наверное. Такие голоса у них не редкость.