Что проходит словно боль…
Ария
Рыжего Джин ночью так и не дождался ― уснул. Правда, утром Хоаран его разбудил. Точнее, даже будить не стал, мерзавец, просто начал творить то, что хотел. И Джина разбудило собственное тело, с явным удовольствием отреагировавшее на действия Хоарана. И собственный голос, который мгновенно стих, когда их губы встретились. Потом горячая ладонь скользнула по внутренней стороне бедра: пальцы зажигательным танцем пробежались, потревожив мышцы и разбудив огонь в крови.
Какой, к дьяволу, сон? Сонливость как рукой сняло.
Губы рыжего перебрались на грудь и накрыли сосок, чуть сжали и потянули, а что он творил кончиком языка, Джин даже не представлял, только чувствовал. И мог выразить свои чувства исключительно хриплым стоном. На ощупь нашёл голову Хоарана и прижал к груди, хотя совершенно точно хотел оттолкнуть, потому что терпеть эти прикосновения было невозможно, но и прекратить тоже оказалось выше его сил.
Хоаран уделил внимание и близнецу столь чувствительного места на теле Джина, заставив последнего вновь тихо стонать и разрываться от противоречивых желаний. И Джин нетерпеливо закинул ногу Хоарану на плечо, чем совершил крупную ошибку, потому что мерзавец принялся изучать конечность пальцами, умудрившись и там отыскать не менее чувствительные места. Губы потревожили кожу под коленом ― с обратной стороны, как раз внутри сгиба, кончик языка уверенно надавил, заставив Джина судорожно втянуть в себя воздух и с силой зажмуриться.
― Что ты…
Больше ничего он сказать не смог. Любые слова превращались исключительно в стоны или всхлипы. И, кажется, его тело готово было испытать полный восторг уже прямо сейчас ― без каких-либо дополнений и приложений. Хотя он знал и раньше, что Хоаран вполне способен на такое ― дать ему всё, взамен ничего не получив сам. Просто Джин не то чтобы не хотел этого, но… ему всё-таки нравилось чувствовать Хоарана внутри себя. Это вызывало определённое ощущение, необходимое ему, ― наверное, оно смахивало на удовлетворение. Или превосходство? Или даже уверенность? Уверенность, что он нужен Хоарану, что есть в нём то, что Хоаран может получить только от него ― ни от кого больше. И что это позволено только Хоарану ― и больше никому.
― Нет… ― всё-таки смог он выдохнуть. ― Не так…
Хоаран помедлил.
― Дай мне… себя…
― Придурок, ― подытожил Хоаран и ласково провёл пальцами по коже, пылавшей от его недавних прикосновений, чем едва не добил державшегося на пределе Джина.
Джин принял его в себя с глухим стоном и запрокинул голову, замер в предвкушении. Напряжение мучительно медленно отступало, хоть и ненадолго. И, наверное, только через целую вечность шею Джина согрело-таки дыхание Хоарана, чтобы потом сплестись с теплом нежных поначалу губ. Такие домашние и родные прикосновения, даже немного робкие и предельно осторожные. Пожалуй, только они и давали полное представление о значении слова “ласковый”, погружая в океан тепла и мягкого блаженства, где хотелось остаться навсегда. Просто закрыть глаза и быть там ― до скончания времён.
И вроде бы Джин знал, что он не может чувствовать в деталях всё, что происходило в его теле с чужой плотью, но это не мешало ему всё-таки чувствовать. Быть может, самовнушение или обман чувств? Неважно. Он действительно чувствовал внутри себя пульс Хоарана ― и мог повторить это даже под дулом пистолета. Он чувствовал его внутри себя. Тонул в волнах восторженного ликования и слышал стук сердца Хоарана в себе. Быстрые удары, но отчётливые. Словно музыка, которую слышал только он один, музыка, пронизывающая всё его тело.
Тепло ласковых прикосновений сменилось жаром. Пылкие поцелуи и смелые касания, которые заставляли задыхаться от желания и просить ещё, ещё и ещё, просить о большем. О том самом безжалостном огне, высекавшем из глаз слёзы. Безжалостном огне, но таком мучительно-сладостном…
И скоро кожа уже действительно горела, словно там бушевало настоящее пламя, и пламя перебралось на грудь, опалило плечо, вновь вернулось на шею и, наконец, отыскало путь к губам, после чего последовал первый уверенный толчок, побеспокоивший пребывавшее в приятной истоме тело. И пока твёрдая плоть скользила внутри, не задевая ещё разум и чувства, Джин подавался навстречу губам, размыкая собственные, позволяя и здесь проникнуть внутрь себя. По крайней мере, теперь он чувствовал вкус Хоарана и разрешал его языку играть с разумом и чувствами. Бросил ладони на твёрдые скулы, чтобы удержать, если вдруг Хоарану пришла бы в голову мысль отстраниться.
Потом ― немного позже ― ладони перекочевали на плечи Хоарана, пальцы с силой впились в мышцы, и даже поцелуи уже не могли помешать стонам вырываться на свободу, а телу подаваться навстречу при каждом движении рыжего, чтобы вбирать в себя источник наибольшего наслаждения, отыскавший внутри самое отзывчивое и восприимчивое место.
Губы слабо шевелились ― он нёс несусветную и бессвязную чушь, мешая в кучу японские, английские и даже корейские слова. И пребывал почему-то в полнейшей уверенности, что Хоаран хотел слышать его голос. Задыхался, но чушь упрямо продолжал нести, хотя, судя по туманной дымке в светло-карих глазах, Хоарана вряд ли сейчас волновали какие-то слова. Наверное, поэтому он вновь сковал себя с Джином поцелуем и заставил умолкнуть. Впрочем, никто не мог запретить Джину реагировать на всё, что сейчас с ним происходило. Хоаран сгорал внутри него ― и только это имело значение. Сгорал и оставлял тень огня, чтобы потом сгореть вновь и оставить новую тень ― до следующего раза. Джин верил в это и жил этим, потому что огонь Хоарана ― и даже тень его ― убивал тьму.
Запрокинув голову, он крепко обнял Хоарана, прижав к собственному телу, которое всё ещё хранило в себе отголосок ошеломляющей бури чувств. И да, он ощущал внутри себя ту самую тень огня, нужную ему тень, необходимую. Не мог объяснить, что это, но знал, что оно есть. И даже когда Хоаран отстранится и покинет его, тень останется ― до того самого момента, когда Хоаран придёт к нему вновь. Эту веру Джин потерять не мог, был не вправе, потому что только она у него и осталась.
Быть может, он действительно безбожник, как верно подметил Хоаран, но… Да, он всё-таки верил, всё ещё верил.
И продолжал крепко обнимать свой “последний рубеж”, за которым ждала лишь тьма. И если последний рубеж исчезнет, ему придётся верить только в тьму ― иного выбора уже не будет.
― Чжин… ― Тёплые пальцы невесомо тронули щеку, смахнув что-то обжигающе горячее. ― Что…
― Всё хорошо, ― пробормотал он, притянув к себе голову Хоарана и уткнувшись носом в спутанные пряди. Открывать глаза не хотелось. ― Всё хорошо. Просто помни, что ты должен давать мне себя. Всегда. Мне хорошо тогда, когда тебе тоже хорошо. Ладно?
― Мне всегда хорошо, когда…
― Мне нужно так много тебя, сколько ты можешь отдать. Или забери всё, что сможешь забрать. И тебе вовсе не обязательно обращаться со мной осторожно. Хоть насилуй, но сам. Не играй с моими чувствами. Я знаю, что ты одним прикосновением можешь сделать со мной всё то, что сделал сейчас так, как положено делать нормальным людям. Я знаю это и верю, что ты умеешь и можешь. Просто этого мало. Мне нужен ты сам, а не твои умения. Ты мог бы и не уметь этого ― неважно. Мне нужен именно ты.
― Я не понимаю, ― вздохнул Хоаран. ― И насиловать тебя у меня нет ни малейшего желания. Кроме того…
― Заткнись, ― обречённо прошептал Джин и отвернулся. ― Ты действительно не понимаешь…
― Чжин… ― Хоаран вывернулся из рук Джина, сам поймал его лицо ладонями и пристально всмотрелся. ― Что с тобой? Что-то не так? Я что-то сделал… Тебе больно?
― Идиот, ― закрыв глаза, поставил диагноз он. Хотелось взвыть от бессилия хоть что-то объяснить этому корейскому ослу. Но… он действительно ничего не понял. Недоумок, переживает тут из-за того, что мог сделать больно! Это с его-то предельной осторожностью? ― А ты можешь сделать больно?
― Что?
Джин сердито распахнул глаза и посмотрел на изумлённое лицо рыжего.
― Тогда я хочу, чтобы ты сделал мне больно, ― с яростью прорычал он.