Она была почти такой, как я ее себе представляла, — волосы почти такие же темные, как у Саймона, блестящие и кудрявые, брови вразлет, подбородок с ямочкой, чуть удлиненные глаза. В такую влюбляешься раз и навсегда. Как в тот день, когда я попала в аварию, впечатления дня вдруг разом навалились на меня — прошлый вечер, сегодняшняя ссора с Кеном, а теперь наконец я узнала, как выглядела Жаклин. Пока я продолжала печатать, она стояла у меня перед глазами, не только потому, что была красива, но и потому, что кого-то напоминала.
Десять часов. Я уже все напечатала, а Брайан так и не приехал. Следующий автобус на Рэтнези пройдет мимо дома Саймона только в десять тридцать. В окрестностях было темно и пустынно, и мне не хотелось долго там болтаться. В пятнадцать минут одиннадцатого можно будет начать собираться. Я убрала машинку и устроилась на диване в ожидании…
Меня охватила усталость, голова сама опустилась на подушку. Комната находилась так высоко, что шума машин было почти не слышно, и весь мир казался застывшим — застывшим и грустным, как Саймон, который всегда был немного грустным, даже когда улыбался или поддразнивал меня. Если бы папа знал, что мне придется идти пешком из Рэтнези, он бы приехал встретить меня, но я не хотела просить его… в последнее время и его лицо часто становилось грустным.
В тишине раздался негромкий звук. Я открыла глаза, снова закрыла их и вдруг совсем проснулась — все еще на диване, но лежа на спине, разутая, под головой была подушка, а ноги укрыты пледом. Я вспомнила, как свернулась калачиком в углу, как Лулу. Тогда как?.. Я повернула голову, и Саймон тихо спросил:
— Ты всегда плачешь во сне?
— Плачу? Я? — Я в ужасе села. Часы, показывавшие десять, когда я последний раз смотрела на них, теперь показывали двадцать минут двенадцатого.
— Боже мой! — воскликнула я, указывая на них. — Они правильно идут?
Саймон кивнул. Он приехал вскоре после половины одиннадцатого; я так крепко спала, что он решил не будить меня сразу.
— Мне так стыдно, — сказала я, протягивая руку к туфлям. Ну вот, теперь ему придется везти меня домой.
— Тебе стыдно? — повторил Саймон. — Как ты думаешь, а мне каково? — И добавил кое-что в адрес Брайана, который так до сих пор и не приехал. Пока я одевалась, он с притворным удивлением листал напечатанное мной.
— Скажи, Кеннет Фрейзер понимает, как ему повезло?
— Если ты хочешь знать, — ядовито ответила я, — он считает, что без меня можно обойтись. Он мне сам так сказал сегодня.
Задумчивое лицо Саймона было не совсем то, что я ожидала.
— Понятно.
— Понятно что?
— Ты плакала. Мне самому было жалко до слез слушать тебя.
— Но не из-за Кена! — взорвалась я. — По крайней мере, если я и плакала, во что мне верится с трудом, то уж не из-за всяких глупостей, которые он говорит.
— Ты уверена?
— Я совершенно, абсолютно уверена, — заявила я.
По дороге домой я говорила, а Саймон молчал. Я говорила о балладах, которые слышала накануне вечером, о передаче, которая мне понравилась, о Рождестве.
— Рождество? — повторил он, встрепенувшись. — Господи, оно же совсем скоро, да?
Мне с трудом верилось, что кто-то мог забыть про Рождество.
— На этот раз я зайду и все объясню, — сказал он, останавливая машину возле моего дома. — Но прежде чем я это сделаю, позволь мне сказать спасибо.
Поцелуй, на этот раз более долгий, все же был осторожным, но было что-то в его глазах, что выбило меня из колеи. Когда он отстранился, я снова привлекла его к себе и сама поцеловала его. Бесстыдство? Я не знала да мне было и все равно. Я просто ничего не могла с собой поделать. И тут Саймон обнял меня крепче, а головой прижался к моей щеке, просто, естественно, как будто так было всегда.
Следующую неделю все разговоры на работе в основном сводились к рождественскому балу в субботу. Я была в комитете устроителей, и не проходило и дня, чтобы у нас не было собрания. Кен ворчал, но не всерьез. Иногда он все еще казался отстраненным, но постепенно снова приходил в себя, и наша междоусобица по молчаливому согласию была забыта.
— Ты знаешь, кто сегодня был в больнице? — спросила в среду Мария. — Кеннет.
— Шутишь! — не поверила я.
Но она не шутила. Как выяснилось, в больнице лежал его трехлетний крестник. Отец ребенка уехал по делам в Америку, а мать должна была вот-вот родить второго, ей нельзя было волноваться, и Кену пришлось заменить их.