Совсем рядом с ней раздался ворчливый голос:
— Я мог бы придушить тебя и смыться. Сам не пойму, почему я не делаю этого.
Она открыла глаза, и сердце радостно екнуло. Прямо над ней нависала крепкая фигура Мэтью Старка. Ей очень не хватало его — она поняла это сейчас, когда ей было так плохо, она молила Бога, чтобы Мэтью оказался рядом.
— Мэтью…
Неужели он услышал ее призыв?
— Как ты вошел сюда?
Он смотрел на нее сверху вниз, его лицо терялось в полумраке комнаты.
— Я прошел через кухню. Ты, между прочим, забыла запереть дверь.
— Если бы я заперлась, — ответила она, заметив гаечный ключ в его руках, — то ты вышиб бы дверь. И мне пришлось бы ставить новую. А как ты нашел меня?
— Тетя Вилли. Она подумала, что ты должна быть здесь.
— Она? Вот это да! Какая сообразительность! А я вот сижу, напеваю Шопена, — сказала она и, словно в подтверждение своим словам, промурлыкала какую-то мелодию. — Это то, над чем я должна была бы сейчас работать. Фредерик Шопен. Концерт номер один для фортепиано. Умер дядя, погибла Рахель Штайн, мать похищена, тетка никак не может забыть о нацистах и onderduikers. Да и меня саму чуть не прикончили. А еще я познакомилась с Хендриком де Гиром, который выдал моих родных и семью Штайнов нацистам. И после всего этого я сижу и напеваю Шопена. Бред какой-то!
Он смотрел на нее, не отрываясь, а когда его взгляд встретился с ее дикими, полными решимости глазами, почувствовал, как колотится сердце. «Да, — подумал он, — эта леди сведет меня с ума».
— Итак, ты напоролась на Блоха, — произнес он.
— Ага. Очаровательный типчик. Его помощник, Петерс, дал мне хорошего тумака. А в общем-то, ничего страшного. Главное, что руки остались целы. Знаешь, в школе, в старших классах я ездила в лагерь для детей, занимающихся творчеством. И мы, музыканты-клавишники, играли в одной волейбольной команде. Мы все время были на последнем месте, потому что страшно боялись повредить кисти рук. Мы отбивали мяч чем угодно — локтем, или плечом или головой — но только не руками. Это было примерно тогда же, когда ты глядел в глаза смерти во Вьетнаме. Нелепо, правда?
— Господи! — вырвалось у Мэтью. Но он ничего не мог с собой поделать, он живо представил себе эту картину — как пианисты играют в волейбол — и это было так странно, так нелепо, что он расхохотался, напрочь забыв о Блохе.
— Прекрати…
Она привстала и потянулась, чтобы шлепнуть его. Но он поймал ее руки и привлек к себе. Неожиданно она оказалась совсем рядом, и он перестал смеяться. Его сильные руки обняли ее, их губы слились. И уже ничто не могло остановить их. Она наслаждалась его руками — они гладили ее мягкий серый свитер, который вдруг оказался незаправленным, и она почувствовала, как эти руки касаются ее тела. Она прильнула к нему.
— Боже, как меня тянет к тебе, — прошептала она, почти не отрывая своих губ от его. Интересно, мелькнуло у нее в голове, кто начал первым? Хотя, какая разница?
— Меня тоже. Скажи мне кто-нибудь месяц назад, что я окажусь в Вермонте, буду целоваться с известной пианисткой — к тому же, с сумасшедшей пианисткой, — и гоняться за Камнем Менестреля… — Он ухмыльнулся. — Ну и дела.
Джулиана выскользнула из его объятий и прошла к дивану. Он, любуясь, смотрел на девушку, и вдруг при свете пламени в камине увидел у нее на шее, прямо под скулой, синяк. Блох постарался. Мэтью почувствовал отчаяние, но оно тут же сменилось гневом.
— Расскажи мне, что произошло.
Она молчала.
— Джулиана. — Он так нежно произнес ее имя. — Поговори со мной, или я сейчас же брошу тебя здесь и отправлюсь искать Блоха.
— Ты, правда, можешь сделать это?
— Да.
— Я не обижусь на тебя, — сказала она. — Пойми, это вовсе не блажь… Просто мне трудно сейчас говорить… Моя мать…
— Расскажи мне все, Джулиана.
В его голосе звучала искренняя просьба. Он просил не просто выложить все, а поделиться с ним. Он хотел взять на себя часть ноши, выпавшей на ее долю. Она почувствовала это и кивнула. Джулиана рассказала ему обо всем, что случилось в кондитерской Катарины, удивив его лаконичностью и бесстрастностью изложения. Она владела собой. Иначе и быть не могло, она не имеет права терять голову и должна помочь матери.
Мэтью расхаживал перед камином, слушая ее рассказ. Когда она закончила, он сказал:
— Это не все.
Ее холодные, изумрудные глаза округлились.
— А что еще?
— Камень Менестреля, — сказал он. — Ведь он у тебя. Поэтому ты и приехала сюда.