— Вас, похоже, не удивляет мой приезд, — заметила Джулиана.
— Удивляться — это дело молодых.
Квартира тети Вилли была маленькой и тесной и состояла из гостиной, кухни и спальной комнаты. Мебель была старая, но хорошо сохранилась, и почти все подоконники ломились от цветов. Джулиана проследовала за тетей — такой знакомой, но все же чужой — и ее толстыми шерстяными носками в маленькую кухню.
— Я делаю бутерброды с сыром, — сказала Вильгельмина, подойдя к кухонному столу. Она отрезала от головки зрелого «Гоуда» несколько тоненьких ломтиков.
Джулиана села за стол застланный застиранной, но опрятной скатертью, и потрогала выстроенные в ряд глиняные горшки. Они были не новыми, но безупречно чистыми.
— Вы куда-то собираетесь? — спросила она.
— В Антверпен.
— Но я тоже… — Она спохватилась и не договорила. Вильгельмина откусила кусочек сыра.
— Что «ты тоже»? Джулиана, я не люблю, когда темнят. Предпочитаю откровенность.
Джулиана, не отвечая, взяла ломтик сыра, протянутый ей теткой на кончике ножа. Она не Любила «Гоуд» — он был слишком острым и чересчур отдавал плесенью. Но ей хотелось собраться с мыслями. Если она выложит сейчас все тете Вилли, та в свою очередь может ничего ей не рассказать. В конце концов, она родная сестра ее матери.
— А зачем вы едете в Антверпен? — как бы невзначай спросила она. — Я помню, вы говорили, что не приезжаете к нам в Нью-Йорк только потому, что терпеть не можете путешествия.
— Антверпен не так далеко, как Нью-Йорк. — Вильгельмина тщательно завернула головку сыра и положила ее в холодильник. — Это верно, я не люблю путешествовать. Один раз в год езжу к друзьям в Аалсмеер, они возят меня на цветочную ярмарку и из жалости пичкают всякими вкусностями.
Джулиана не смогла скрыть удивления.
— Почему из жалости? Вильгельмина засмеялась.
— Потому что я старая и одинокая. А когда я возвращаюсь домой, то вижу, что какой-нибудь из моих цветков увял или погиб. У тебя дома есть цветы?
— Нет. Только рыбки.
— Рыбки? Ты их ешь?
— Конечно, нет. Это мои питомцы.
— Ох уж эти сентиментальные американцы, — пробормотала Вильгельмина, продолжая собираться в дорогу. Она достала из жестянки с полдюжины галет и наполнила термос горячим чаем.
Джулиана в глубокой задумчивости наблюдала за ней.
— Я думала, что отсюда до Антверпена на поезде можно добраться за пару часов.
— Примерно полтора часа езды. — Она завинтила крышку термоса. — Я всегда беру с собой еду. Это привычка еще с войны. Если ты один раз почувствовал, что такое голод… — Она махнула рукой и не договорила. — Твоя мать знает, что ты здесь?
— Нет, — виновато ответила Джулиана. — Я собралась совершенно неожиданно.
— Ты должна позвонить ей и сказать.
— Это ее не обрадует.
— Еще бы. Ведь она твоя мать.
Джулиана посмотрела на тетку и вдруг сообразила, насколько же она невежлива. Ей только сейчас пришло в голову, что нужно было помочь тете собрать еду. Но тетя Вилли всегда казалась такой самостоятельной.
— А вы давно разговаривали с мамой?
— Недавно. Она звонила мне, чтобы сообщить о Рахель Штайн.
— А она не сказала вам…
— Джулиана, наш разговор был личным. А теперь иди позвони матери. Можешь звонить от меня, но покороче. Телефон нынче очень дорог.
Чувствуя на себе взгляд тети Вилли, Джулиана набрала номер родительской квартиры на Парк-авеню. Как она и предполагала, дома была только экономка, пообещавшая передать Катарине и Адриану Фоллам, что их дочери сейчас нет в городе и она шлет им привет.
— Ты не сказала, где ты находишься, — заметила тетя Вилли, когда Джулиана положила трубку.
— Мне уже тридцать лет. Тетя Вилли, а вам разве не интересно узнать, зачем я приехала?
Вильгельмина сложила еду в бумажный пакет.
— Но ты ведь расскажешь мне об этом. Ладно, поехали в Антверпен.