После дня, проведённого в праздности в гостеприимном доме Закарэ Мхаргрдзели, он с особым старанием взялся за подоспевшие хлопоты. Тамар пожелала оправить книгу в богатый оклад, чтобы сиял золотой переплёт чеканным узором и светился россыпью камней. Вельможные заказчики обычно посылали за златоваятелем. Шота не стал этого делать, хотя заказ исходил от самой царицы цариц. Он велел слуге оседлать Аргентума и отправился в верхний город.
Отшумел быстрый июльский дождь. Ветер подёргал прямые звонкие струи и угнал поредевшие тучи, как пастух своё стадо. И вот уже подняли водомёты брызг босоногие мальчонки, с весёлым лаем промчались собаки. Из зарывшихся в землю домов вышли на белый свет люди.
Путь лежал по бедным кварталам в сторону торговых рядов. Бесконечная узкая улочка тяжело переползала с уступа на уступ, словно решила добраться до неба. Под ноги Аргентума стремительно нёсся мутный ручей, лепёшки грязи пятнали лощёную шкуру коня редкой масти с серебристым отливом. Где-то вверху висел неумолчный гул. Он нарастал, приближался, с каждым уступом делался всё различимей и вдруг накрыл с головой, как морская волна.
Вместо домов в два ряда потянулись лавки. От пестроцветья зарябило в глазах. Горы красных и жёлтых яблок, багряные россыпи вишен, розовые от спелости персики, нежно-зелёные огурцы – шаткие, на подпорках, в заплатах сооружения едва выдерживали выставленный товар. Рядом с холмами пахучих трав высились стопки лепёшек, кругляши овечьего сыра. В горшочках плавился золотистый сотовый мёд.
Есть чем торговать городу Тбилиси. Сорок караванов выходят каждый день через его ворота и увозят на четыре стороны света мёд, воск и пшеницу, тонкопрядную шерсть, чистый хлопчатник, кожу, славные тбилисские ковры, ртуть, лошадей. Сорок караванов ежедневно въезжают в его ворота. Четыре стороны света посылают в Тбилиси дорогие ткани, одежду, посуду, благовонные смолы, цветные камни, меха.
Крики, возгласы, споры, людской водоворот.
– Не проходи мимо, попробуй медок. В Византию с пшеницей и кожей возим. Слаще сыщешь – даром отдам.
– Зачем обижаешь? Могу заплатить.
В уплату за пахнувший горным цветом мёд пошёл цветастый платок. Деньги пускались в ход редко, хотя монеты чеканились ещё со времён Давида Строителя. Чаще шла мена – товар на товар.
– Почём твои груши, хозяин?
– За пять мешков два ножа попрошу.
– Ножей не припас, возьми серп.
– Только для тебя, батоно чемо – господин мой.
В жаровнях на углях жарилось сочное мясо. Сделал покупку – порадуй себя, отведай. Из тугих бурдюков, с торчавшими по сторонам ножками, наливалось вино. Чего душа пожелает, всё предоставит торг. Пришла пора бороду подровнять – к услугам имелись брадобреи. Нужда приспела заклепать днище котла, выправить лемех – пожалуйте к кузнецу. Рядом с походной кузницей пристроился писарь – за малую плату письмо настрочит, составит прошение, жалобу, долговую расписку.
– Мясо с углей! Мясо!
– Побрить-постричь!
– Воды холодной, свежей, желает кто-о-о!
Расталкивая встречных, сквозь толпу то и дело пробирались подозрительного вида оборванцы. Кто такие, откуда? На покупателей непохожи. Или чиновники городского ведомства перестали следить за порядком в столице столиц?
– Воды холодной, свежей, желает кто-о-о!
Шота обогнал водоноса в высокой войлочной шапке, с бурдюками, перекинутыми через плечо, миновал кузницу. Возле чурбачка, за которым, как за столом, пристроился писарь, Шота придержал коня.
– Видно, братец, не томится без дела твоё перо?
– Какое там. Бегает день-деньской по бумаге, как жеребёнок по полю. Простого народа в Тбилиси, сам, господин, знаешь, что песка на морском берегу, а грамотных – по пальцам сочтёшь.
– Один почтенный историограф мне сообщил, что в Тбилиси проживает сто тысяч жителей.
Идущий мимо прохожий, могучего сложения человек, заросший до самых глаз рыжеватой нестриженой бородой, поравнявшись, присвистнул не то восторженно, не то удивлённо.
Шота обернулся, посмотрел прохожему вслед. Приметный встретился человек. Если по цвету волос судить, то кахетинец, по одежде и по квадрату сукна на голове, стянутого на макушке шнуром, – то уроженец Имерети. А если судить по росту и развороту плеч, то самым большим сходством прохожий обладал с могучим дэвом из сказки. Такими ручищами только скалы крушить, деревья выворачивать с корнем.
Шота позабыл о писаре и двинулся дальше.
Толпа заметно стала редеть. Лавки сменились арбами. Освобождённые от дышла буйволы жевали траву. В проходах громоздился привезённый на продажу товар. Но вот и это исчезло. Не стало животных, телег, мешков, остродонных корзин. Гул, висевший над торгом, качнулся назад, расплылся, как облако, и растаял.
Шота ехал теперь по тихой мощёной улице, застроенной крепкими домами в два яруса. Нижний ярус предназначался для скота. На улицу выходили глухие незрячие стены. Окна с открытой верандой во всю ширину стены обращены были в сад. Здесь жили люди с достатком, в основном, цеховые мастера.
Возле дома златоваятеля Бека Шота спешился. Откуда-то, словно из-под земли, выскочил оборванец, тенью метнулся в сторону. Шота не подумал посмотреть ему вслед. С конём на поводу он пересёк сад. Коня привязал к коновязи. По ступеням взошёл на веранду, растворил дверь.
Бека работал. Он сидел за длинным столом, склонившись над тонким, как пергамент, листом серебра. Молоток в его правой руке мелко и часто постукивал по зажатому в левой руке металлическому стержню-чекану. Стержень кружил по пластине, будто двигался сам, никем не понуждаемый. Кружение напоминало пляску. Серебро в лад пляске вызванивало тихонько.
Из окон под потолком, смотревших на север, лились потоки косых лучей. Мягкий свет лежал на пластине, на сильных руках златоваятеля. Светлые точки вспыхивали на бесчисленных молоточках, чеканах, напильниках, ножницах, иглах, скребках. Орудия, как выстроенные полки, рядами расположились на длинной столешнице, сбитой из толстых, до блеска заглаженных досок. Часть орудий перекочевала на лавки. Полки заняли горшочки с крышками, бруски металла. В тёмном углу, окружённый красноватым свечением, теплился горн.
Бека услышал скрип двери, не спеша отодвинул пластину, поднялся. Был мастер высок, сухощав и немолод. В чёрной волнистой бороде поблёскивали белые нити. На лбу, в уголках глаз и от крыльев тонкого с горбинкой носа пролегли резкие складки.
– Гость в доме – для хозяина праздник, гость в мастерской – праздник для мастера, – проговорил Бека, наклоняя голову. – Чем могу услужить господину?
– Как красиво ты работаешь, – сказал Шота и, спохватившись, поспешно добавил: – Благоденствие тебе, твоей мастерской и дому, прославленный Бека Опизари. Счастливцы, имеющие твои изделия, дорожат ими, как самым большим сокровищем. Я пришёл по воле царицы цариц, пожелавшей оправить книгу в оклад, какой только ты один в состоянии сделать.
Шота достал из сумки у пояса книгу в кожаном переплёте, положил на стол.
– Желание царицы цариц, чтобы кожу закрыло золото, изукрашенное узорами и камнями. Цвет драгоценных камней ты назовёшь сам, и я отберу нужное в царской сокровищнице.
– Камнями займётся мой ученик Липарит, – сказал Бека, внимательно разглядывая переплёт и не беря до времени книгу в руки. – В работе с металлом Липариту есть чему у меня поучиться, что же касается шлифовки камней, то в этом деле он превзошёл меня.
– Позови своего помощника, и, если ты разрешишь, мы тотчас отправимся за камнями.
– Беда, что не вернулся Липарит в Тбилиси. Вчера его поджидал – до сей поры нету. Сагир Хорнабуджский вызвал вставить в старинную цепь недостающие камни. Работа несложная, путь через перевал недальний. Что могло задержать, ума не приложу.