Сулейман-абзы встал.
— Покойный твой дедушка, — ты его имя как свою фамилию носишь, — бывало, говорил: «Лучше я лишусь черных своих глаз, чем пойдет обо мне черная слава». В деревню ты едешь от завода, а значит, от рабочего класса, и если не выдержишь трудностей, сбежишь, — не только себя запятнаешь, не только фамилию Уразметовых, а весь рабочий класс.
— Ты меня не запугивай, отец, — сказал Ильмурза, мрачнея. — Я не школьник, которого в школу провожают.
— Ничего, иной раз не вредно и бородатым детям совет дать, — грубовато отрезал Сулейман. — Так вот, думай! Чему есть начало, тому и конец будет. Завтра еще поговорим…
Сулейман пока поостерегся открыто высказать сомнения, шевелившиеся в его душе. Может, и вправду едет человек с самыми лучшими намерениями. Зачем подрезать ему крылья? Перемена места, новый коллектив, напряженная работа — все это, глядишь, и в самом деле поможет, и человек там свое счастье найдет, которого не мог найти у станка и за буфетной стойкой. Кто ищет, тот медовое дерево находит.
— Спокойной ночи, сынок.
Сулейман тихонько прикрыл дверь и осторожными шагами прошел через темную залу в свою комнату. Малюток не слышно. Спят, видать, крепким сном. Ну и пусть спят, пока беззаботная пора.
Глава шестая
Все эти дни на заводе в центре внимания были Котельниковы. Директор объявил им благодарность и выдал денежную премию. Их портреты были опубликованы в газетах. Пантелей Лукьянович, который иначе не величал старшего Котельникова, как живодером, теперь рассыпался перед ним в похвалах.
В кузнечный цех повалили со всего завода слесари, токари, сверловщики, сварщики. Кто издали, молча приглядывался к их работе, сравнивая с работой других кузнецов, кто подходил поближе, задавал вопросы, входил во все тонкости. Одним из первых, — на всех парах, как он сам выразился, — прибежал Алеша Сидорин. Котельниковы по новому методу ковали деталь с минимальным допуском. Это приводило Сидорина в восторг.
— Понимаете, вы и мою производительность увеличиваете. И здорово! А главное — меньше металла в стружку уйдет. Мирово получается!
Сулейман Уразметов не утерпел и тоже отправился в кузнечный цех посмотреть, как справляются Котельниковы со своей новой затеей.
Братья Котельниковы работали во второй смене. Чтобы не мешать им, Сулейман остановился, заложив руки за спину, немного поодаль. Он то наблюдал за огромными молотами Котельниковых, то оценивал работу других кузнецов — их было здесь человек десять. Прежде всего он отметил вот что: на фоне захламленного, беспорядочно заваленного разными деталями и огромных размеров листовым железом цеха глаз приятно поражали чистота и порядок у молотов Котельниковых. Ни одной лишней, ненужной детали, ни куска металлического лома на полу. И пылающая жаром нагревательная печь стояла как-то иначе, чем у других, ближе к молоту и удобнее. Но главное было не в этом. Сулейман залюбовался легкими и точными движениями старшего Котельникова. Казалось, он работал играючи. А огромный молот как бы послушно смотрел в глаза хозяину, — так точно и красиво мял он раскаленное добела железо, которое вертел клещами Котельников.
«Артист!» — восхитился про себя Сулейман. Понимая толк в настоящей работе, зная по себе, как много дает она уму и сердцу, он умел всей душой восхищаться искусной работой других.
Котельников остановил молот, поставил на пол готовую деталь, смахнул рукавом пот со лба и, сняв рукавицу, подал Уразметову руку.
— И ты пришел, Уразметыч, — сказал он, хитровато прищурив свои кошачьи глаза. — Я думал, не придешь. Уразметовы — народ гордый.
— Ты так думал, а я эдак решил, — с задорцем улыбнулся старый токарь. — Молодец… Мастер своего дела!..
Котельников, довольно поглаживая бороду, повернулся к печи. Красный отблеск ревевшего в печи пламени лег на его заросшее волосом лицо. Борода будто вспыхнула, став из рыжей огненно-красной. И как красиво было в эту минуту его воодушевленное, светящееся умом лицо!
«Премию директор дал правильно!.. И благодарность объявил правильно, — рассуждал сам с собой, шагая к дому, Сулейман. — Ничего не скажешь, артист высшей марки этот бородач. Но, чтобы бить во все колокола, не вижу особой причины… Ой, испортят человека, руки останутся у молота, а душа пойдет колесить по заседаниям. И получится ералаш. Да, жаль будет, коли испортят человека. Мастер классный!»