— Нет, нет, не нужно. Я только что от чая. Спасибо. Не прерывайте работу.
— А мы уже кончили, — сказал Иштуган, улыбаясь.
— Боитесь, что секреты узнаю, — попробовала пошутить Ильшат, хотя ей было не до шуток.
— Пришла бы пораньше — и на твою долю хватило бы работенки. Время-то к двенадцати уже подходит, — кивнул Иштуган на часы и, заметив воспаленные веки у сестры, понял, что она плакала по дороге сюда.
— Как зять, хорош вернулся? — не без потки хвастовства спросил Сулейман-абзы. — Я сегодня ему у Матвея Яковлича дал жару. Да еще при секретаре парткома!
У Ильшат задрожали губы. Она прикрыла платком глаза. Теперь ей все стало понятно.
— Чу, дочка, что приключилось? — встревожился Сулейман, растерянно посматривая на Ильшат.
Марьям с Гульчирой кинулись к ней. Сулейман-абзы беспомощно топтался на месте. Иштуган помрачнел, а ворвавшаяся с какой-то очередной новостью Нурия при виде этой немой картины так и застыла с протянутыми вперед, испачканными углем руками, в полнейшем недоумении переводя взгляд с отца на рыдающую сестру и обратно.
— Эх! — вырвалось у Сулеймана с раскаянием. — Неужели, желая подправить бровь, вышиб глаз? Ну, прости, дочка, не сердись…
— Что ты, отец, разве я на тебя сержусь? — подняла голову Ильшат.
Чай прошел грустно, что редко случалось в доме Уразметовых. Обычно за вечерним чаем бывало шумно и весело, сыпались шутки, стоял смех.
— Так, значит, зять здорово рассердился на меня? — протянул Сулейман. — Вот тебе и на!
Ильшат повторила все, что наговорил Хасан. Услышав насчет суда, Сулейман, словно его ошпарили, вскочил с места, поднял вверх руку и, раздвинув два пальца, прокричал:
— Вот, смотри, дочка. И зятю скажи. Видишь — между двумя пальцами мясо не растет?.. Так и мы с Мотькой… Пусть не пытается стать между мной и Матвеем Яковличем. Мы — что эти два пальца!
Ильшат ушла от своих в час ночи. Иштуган с Гульчирой пошли провожать ее.
— Дорогие мои, если бы вы знали, как мне тяжело, — сказала Ильшат. — От вас скрывать не стану, сегодня мы крепко поссорились с Хасаном. Как я живу? Разве у меня есть настоящее занятие в жизни? Возьмите хотя бы сегодняшний вечер. Пришла я к вам — вы тут же собрали чертежи и усадили меня чай пить. Будто у меня в жизни всего интересу что еда… А ведь когда-то и я горела… И цель в жизни была… Стремилась куда-то… Сейчас ничего этого нет. Пустота вокруг меня…
— А кто тебе мешает поступить на работу, апа? — с некоторой даже резкостью спросила Гульчира. — Будешь инженером, перестанешь стеречь кухню…
Ильшат вздохнула.
— Это сказать легко, Гульчира. Вздумаешь устраиваться на работу — многое придется поломать. Человеку, вступившему во вторую половину жизни, не так-то легко отделаться от своих привычек, сестра.
— А что говорит на это зять? — спросил Иштуган.
— Он редко со мной по-человечески разговаривает. Режет свое, — какой ты теперь инженер — вот и весь разговор. Э, да что там… Серый камень, кажется, ожил бы, услышь он, как я изливала перед Хасаном душу, а вот муж…
— Приходи к нам почаще, апа, что-нибудь придумаем сообща… — горячо сказал Иштуган, пораженный словами сестры. — Так, на ходу, дать совет трудно.
Ильшат поблагодарила Иштугана с Гульчирой, вошла в парадное. И тотчас же мысли ее привычно переключились на семью. «Не очень ли грубо разговаривал Хасан с Альбертом?»
Иштуган с Гульчирой возвращались молча. Лишь совсем уже рядом с домом Гульчира в печальной задумчивости пробормотала:
— Чудная вещь — семейная жизнь. Ты думаешь, люди живут вместе и это окрыляет их, а они… ломают друг другу крылья…
Иштуган шагал молча, глядя в темно-синее небо. Там сегодня, как и вчера, как и тысячу лет назад, холодно сверкали голубоватые звезды Большой Медведицы. Под ногами стлался никем еще не топтаный, сверкающий голубоватой белизной пышный снежный ковер. Снова шел снег.
Часть вторая
Глава седьмая
Обжигающий мороз был разлит в воздухе. Стоило показаться на улице — мгновенно слипались обледеневшие ресницы, концы усов превращались в сосульки, шапки, воротники, шали покрывались инеем. Заиндевевшие деревья стояли будто в цвету. Еле заметные раньше телефонные и электрические провода разбухли, их словно кто нарочно толсто обмотал белым шелком, чтобы защитить от холода. Все скрипело. К середине ночи мороз входил в такую силу, что асфальт на улицах, казалось, светился голубоватым пламенем. А днем, если взглянуть с высоты, со всех сторон тянулись к небу бесчисленные дымы. Медленно, будто нехотя, стлались они над городом. На фоне багрово-красного горизонта, под косыми лучами закатного солнца, — не выдержав жестокой стужи, оно точно спряталось в радужном кольце, — неисчислимые столбы дыма окрашивались в причудливые цвета, от огненно-кумачового на горизонте до нежно-зеленого в зените. Сдавалось, над городом пронесся вихрь грозного сраженья и теперь все, что могло гореть, пылало, дымя и извергая на этот раз не жар, а сковывающий все вокруг холод.