— Что, испугался?
Матвей Яковлевич сердито захлопнул дверцу тумбочки.
— Сегодня же наведи порядок!
Когда Матвей Яковлевич вернулся, Шафика, склонившись над станком, неотрывно следила, как вьется иссиня-вороная стружка. Она сразу почувствовала, что старик взволнован, и еще ниже склонилась к резцу.
— Так нельзя, недолго и без глаз остаться, — сказал Матвей Яковлевич и, легонько взяв девушку за плечи, заставил со поднять голову. Закусив нижнюю губу, Шафика отвернулась в сторону.
На бюро райкома исключили некоего Шагиагзамова, спекулянта, обманным путем примазавшегося к партии. Эта темная личность, как выяснилось при разборе дела, была в тесной связи с Шамсией Якуповой, работницей завода «Казмаш».
С заседания Гаязов шел вместе с первым секретарем райкома Макаровым. Улица была пустынна. Падал снежок.
— Конечно, душа радуется, когда вылавливаем и гоним из партии таких вот подлецов, — сказал Гаязов, глубоко вдыхая морозный воздух. — Наши ряды от того только крепнут, очищаются от шлака. И вместе с тем всякий раз больно за нашу беспечность. Не сегодня же и не вчера этот Шагиагзамов разложился. Как мы могли прохлопать это, позволили более десяти лет носить партийный билет? Подумаешь — волосы встают дыбом.
Усталый Макаров помолчал.
— Ты, Зариф Фатыхович, — сухо сказал он после паузы, — поговорил бы с Якуповой. Она у вас, кажется, член завкома?
— Да, член завкома, — подтвердил Гаязов. — Ведет культмассовую работу. Пантелей Лукьянович хотел даже послать ее на учебу. Впрочем, не он один, многие восхищались ею: ах, какая жизнерадостная, поет, танцует на всех праздниках, вечерах. Да она и не так молода. У нее уже дочь взрослая…
— Вот видите. Поди и сигналы были?
— Были, — ответил Гаязов. — Шила в мешке не утаишь. Все беспечность наша. Как туман нашел. Беспартийная, дескать, муж погиб на фронте. А про вдову долго ли сплетню пустить. Да и сама ходила ко мне, плакала. Я и поверил. А знаешь, как ее прозвали на заводе? Шамсия Зонтик. Я сперва не понимал, откуда такое прозвище. Теперь только ясно стало, какой в этой кличке смысл. Якупова как под зонтиком пряталась под личиной активистки. А мы ничего не разглядели.
— Зато народ видел, — сказал Макаров. — У народа глаз острый, Зариф Фатыхович. Придется все обстоятельства хорошенько расследовать. Черт знает что там еще может открыться… А Лизе Самариной вернули ее старую квартиру? — вдруг спросил Макаров.
Гаязов не сразу понял, почему секретарь райкома заговорил о Лизе Самариной.
— Пока нет, — сказал он. — Поярков и слышать не хочет. Твердит, что обменял на законном основании, и все тут. За давностью даже суд ничего не сможет изменить. Прошло, дескать, много лет. И Хасан Шакирович просит не беспокоить Пояркова.
— Как же вы собираетесь действовать? — Макаров сдерживался, чтобы не показать своего раздражения: уж очень спокоен Гаязов.
— Думаем дать Самариной квартиру в новом доме. Сейчас у нее настроение повысилось. Трудится на совесть…
Макаров наконец не вытерпел.
— А Пояркову так-таки все простили?
— Нет, решили поставить вопрос на бюро, потолковать.
— Какой негодяй!.. — невольно вырвалось у Макарова. — Коммунист, а на чей кусок позарился! Или вы полагаете, что его совесть чище, чем у этого самого Шагиагзамова? Я тебя не совсем понимаю, Зариф Фатыхович. Откуда у тебя эта чрезмерная мягкость!.. Я, например, не постесняюсь считать человека, построившего свое благополучие на чужом несчастье, своим врагом. Да, врагом!
— Не торопись, Валерий Григорьевич, — неуверенно сказал Гаязов. — Дай собраться с мыслями…
На углу они попрощались. Гаязов шел не спеша, поглядывая на колеблющиеся круги под фонарными столбами. Ломило в висках, от выкуренных папирос противно поташнивало. Он не спешил: не хотелось возвращаться в пустую квартиру. Наиля, наверно, уснула. А больше некому его дома ждать. Поневоле полезут в голову всякие мысли, коль сидишь один на один с гулкой тишиной. Эти мысли навязчивы, хуже осенних мух. А как хочется поговорить с близким человеком, и конечно же не о грязи, в которой завязли разные Шагиагзамовы, и не о пакости, прячущейся под зонтиками, — хочется поделиться с человеком, которому понятны и интересны твои мысли, твои чувства… Как мучительно одиночество! Теща и та уже жаловаться начинает: «Зариф, состарилась я, тяжело мне тянуть все одной. И работа по дому, и Наиля… Не управляюсь. Да и тебя жалко. Мертвого все равно не воскресить. Жить бы да жить моей Марфуге… Да что поделаешь, раз такая судьба…»
Дума за думой наплывали, а ноги давно уже вели его по той улице, где жила Надежда Николаевна, хотя это и в обход было и совсем не по пути. Удивительно, до чего же властно ведет нас сердце — и не только в восемнадцать, но и в сорок лет. Вон рядом с большим домом Надин дом. Ее комната на первом этаже. Не постучать ли в окно, если горит свет?