— Смотри, Зариф, эти еще здесь, — показала Надежда Николаевна на влюбленных, сидевших все в той же позе, на той же скамейке под белым от снега деревом.
— Молодость, — вздохнул Гаязов.
Дошли до дома Надежды Николаевны и долго не могли расстаться.
— Надя, я жду твоего слова… Наверное, я никогда не смогу заменить тебе его, но все же, может…
— Не знаю, Зариф… Хорошо ли ты представляешь себе, какие муки претерпевала Марфуга?..
— Я на все готов, Надя. Я очень много передумал…
— Ах, если бы я была девушкой, если бы я не любила, я, может, и соединила бы свою жизнь с твоей. Без единого слова. И была бы счастлива. У меня к тебе самое хорошее чувство… До свидания, дорогой.
— До свидания, Надя. Жду…
— Подумай еще раз, Зариф.
— Если б ты знала, сколько бессонных ночей провел я…
Надежда Николаевна слегка коснулась его руки:
— Не надо, Зариф… Но говори мне таких слов. Я думала, никто больше не сможет пробудить былые чувства, а ты…
Она отвернулась, чтобы не показать слез, и быстро направилась к подъезду.
Гаязов постоял, пока в ее комнате не зажегся свет. Полная луна и искристые звезды на этот раз провожали его одного.
Надежда Николаевна проснулась с ощущением разлитой по всему телу блаженной легкости. В душе ее слились светлая грусть с радостью и крылатой, влекущей вдаль надеждой.
Словно она все еще шагала с Зарифом по просторному ночному саду: голубоватый снег, длинные полосы теней, деревья в снегу… А в ушах не переставал звучать умоляющий голос Зарифа: «Надя, я жду твоего слова…»
«Да, я и сама люблю его», — подумала Надежда Николаевна, и щеки ее запылали.
Это блаженное чувство не оставляло ее несколько дней.
И на завод она в то утро шла в приподнятом настроении. Утренняя смена еще не приступала к работе. По пути в конторку Надежда Николаевна здоровалась с рабочими, с мастерами, расспрашивала о работе.
У станка Сулеймана она задержалась. От Ясновой не укрылось — старик сегодня чем-то очень озабочен.
— Дела наши, товарищ мастер, ничего, — сказал Сулейман, уклоняясь от прямого ответа. — Видишь, бороду начал отращивать. Значит, старею. А ты вот, как бы не сглазить, цветешь, на зависть девушкам.
— Эх, Сулейман Уразметович, и здесь не можешь удержаться от шутки.
— Почему? Я серьезно говорю. Шутить пристало с девушками, а тебе… тебе можно говорить чистую правду, Надя.
Надежда Николаевна вспыхнула, словно провинилась в чем-то, это смущение очень шло ей. «Что, если этот всезнайка подсмотрел ночную нашу прогулку с Зарифом?» — подумала она и, чтобы перевести разговор на другое, спросила о новом приспособлении Сулеймана.
— Скобы мои? Вроде пригодились, — сказал Уразметов сдержанно. — Вот хочу увеличить скорость и подачу, чтобы еще быстрее работать, да вибрация проклятая держит.
— Не нужна ли какая помощь, Сулейман Уразметович?
— От помощи, товарищ мастер, только дурак отказывается. Но что-то, вижу, нашему цеховому начальству не до нас. Занято большими делами…
Надежда Николаевна уже с обидой воскликнула:
— Сулейман Уразметович!..
Уразметов притворился, будто и не думал язвить.
— Ладно, будешь посвободней, заходи домой. Это дело не для мимолетного разговора.
По пути Яснова остановилась возле Самариной. С того дня, как Надежда Николаевна побывала у нее дома, отношения между ними потеплели. Самарина уже не смотрела на нее как на недосягаемое начальство, не скрывала больших своих забот.
— Надежда Николаевна, когда же наконец сверлами обеспечат? Ну, куда это, в самом деле, годится! — И Самарина сердито ткнула пальцем в огрызок сверла, которым ей приходилось работать. — Горе одно.
— Хорошо, сейчас выясню, Елизавета Федоровна.
— Заодно и насчет кондуктора. Из техотдела принесут на минутку, примерят и тут же уносят обратно. Повертятся, как муха над свечкой, — и ищи свищи. А я маюсь без кондуктора. Работу задерживаю. Перед людьми совестно.
В голосе Самариной проскальзывала временами прежняя резкость, но Надежда Николаевна чувствовала, как изо дня в день она все больше оттаивает.
— Как детишки, Елизавета Федоровна? — по-женски спросила Яснова.
— Не жалуюсь, Надежда Николаевна, ничего, здоровы.
— По-прежнему остаются одни, когда уходишь на работу?
— Теперь у нас пионерские комнаты. Там играют. Будто гора с плеч свалилась.
— А кто их кормит, спать укладывает?
— Это уж сами, я им все приготовлю, ну, они и поедят холодное.