Поначалу вечер совсем не понравился Идмас. Шамсия обещала, что соберутся «порядочные люди». А куда она попала?.. Какие-то казанские мещане, спекулянты да их ревнивые жены. Сидят, поджав губы, и небось перемывают ей косточки — слишком модное платье, слишком яркая косметика. Мужчины, те в упор, бесстыже разглядывают Идмас. Все это она оценила одним беглым взглядом.
«Ну, так я покажу им, если на то пошло…» И Идмас стала кокетничать направо и налево.
Мужчины, только что сидевшие чинно и спокойно, вдруг оживились. Из этого Идмас заключила, что стрелы ее очарования достигают цели.
И все же это было не то, чего жаждала Идмас. Она уже успела обратить внимание на одинокого брюнета с густыми бровями вразлет и сверкающей нафиксатуаренной головой.
— Этот? — шепотом спросила Идмас у Шамсии.
— Этот, — подтвердила Шамсия. — Профессор, кажется, не то академик.
Чернобровый оказался мужчиной деликатным: не глушил водку, как другие, не оборачивался на Аллахияра, который после каждого тоста орал «горько!», и явно оказывал Идмас преимущественное внимание. Предлагал соседке по столу то одно, то другое и даже принес из кухни мороженое для нее и Шамсии.
— Ах, Рауф Ситдикович, где вы научились так тонко угадывать женские желания? Изумительно!
Едва заметно поведя черными бровями, Рауф томно улыбнулся.
— Это комплимент мне, Идмас-ханум. Спасибо. Поверьте, для вас я готов всю жизнь делать приятное.
Откинув голову, Идмас рассмеялась заливистым, звонким смехом. И, оглянувшись по сторонам, довольная, что привлекла внимание мужчин, заулыбалась ярко накрашенным, похожим на пунцовый цветок ртом.
С каждой минутой Идмас все сильнее охватывало шальное желание непременно перессорить этих наглецов с их женами и вскружить «академику» голову.
Рауф угощал ее конфетами, шоколадом, мандаринами. Корку мандаринов он сперва надрезал, потом отдирал ее такими лепестками раскрывавшейся розы и лишь тогда преподносил Идмас.
Гости уже успели порядком захмелеть. Речи и песни, вперебивку по-татарски и по-русски, обрывались на полуслове. Кто-то лез целоваться с соседями.
— Милый, люблю я тебя, агла… агла-этдин-абзы, ей-ей. Провалиться мне на этом месте, люблю, голову готов сунуть за тебя в каменный мешок. Нужно — тонну, две… хоть вагон… Не сам наживал, а отцовское, так сказать, не жалко, бери, бери, сколько душе угодно.
Когда сосед попытался ладонью прикрыть рот не в меру разболтавшемуся говоруну, тот еще сильнее заорал:
— Не затыка-ай мне рот, агла-этдин-абзы… Ты кто такой? Мы одного поля ягода. Честное слово, и так… хватает… затыкателей… ртов…
Аллахияр Худайбердин, сидевший у самых дверей, привалившись грудью к столу, повторял, хотя его уже никто не слушал:
— Горько! Горько!
С каждым его выкриком женщины помоложе испуганно жались к своим мужьям.
— И зачем только посадили этого идиота за стол? — шептались женщины. — Ему место в сумасшедшем доме.
— Тсс! Знаете, кто он такой?
— Кто?
— Младший сын бывшего казанского миллионера Худайбердина.
— Этот идиот?
— Тсс!
Аллахияр поднял голову, вытаращил мутные глаза, — не то расслышал, о чем шептались, не то просто так. Губы, щеки у него блестели от гусиного жира.
— Горько! — рявкнул он и, оскалив зубы, расхохотался. Дикий смех сменился шалой песней:
Аллахияра увели, и сразу стало как-то тихо. Остановилась и пластинка.
— Если не затруднит, принесли бы дамам лимонаду, — сказал Рауф хозяину дома, который не отходил от него.
— Сию минуту. — Хисами заспешил на кухню.
— Сам не догадается, пока не напомнишь, — сказал Рауф Идмас.
— С таким кавалером не заскучаешь.
— Смотрите, не приревновал бы муж, — отшутился Рауф.
— Фи, — сделала гримасу Идмас, явно подражая Шамсии. — Он не умеет.
— Ни за что не поверю, чтобы у такой красивой ханум муж был грубиян. Вы просто клевещете на него. Я слышал о товарище Акчурине, что он солидный инженер.
— Нет, нет, не говорите. Помогает разным мальчишкам завоевывать славу. Все расчеты, все чертежи делает за них.
— Значит, ваш муж очень скромный человек. А скромность, говорят, украшает человека.
— Это все пустые слова, Рауф Ситдикович. Ведь хочется пожить по-людски. Жизнь дважды не дается. А дни проходят быстролетно, текут, как вода. Иногда подумаешь — и сердце заноет: что наша жизнь? Утром вставай и беги на работу, вечером думай о том, как бы не проспать утром. Дни пролетают бесследно, и счастья не видишь. Светлым будущим утешайся!.. А может, мне не суждено его увидеть, может, я сегодня хочу жить, сейчас!..