Рауф вкрадчиво улыбнулся.
— Помнится, я где-то читал изречение: «Жить нужно сегодняшним днем, вчерашний и завтрашний день не имеют никакого значения в земном календаре».
— А я считала, что я одна так думаю, — обрадовалась Идмас.
— Нет, это умная и очень древняя философия, философия тех, кто знает, что жизнь дана для наслаждения, Идмас-ханум, — сказал Рауф и вдруг спросил: — На пианино играете?
— Вы, кажется, за один вечер успели узнать все мои слабости. Это уж слишком, — пригрозила пальцем Идмас.
— Вы такая искусная актриса, что не только за один вечер, за тысячу вечеров не познаешь вас, всего богатства оттенков вашей натуры. В вас есть что-то от большого драгоценного камня. Каждая грань — новые переливы.
Они подошли к пианино. Идмас тонкими холеными пальцами с ярко-красными ногтями пробежала по клавишам и поморщилась.
— Даже настроить не сумели.
— В этом доме и играющих-то нет, — усмехнулся Рауф.
— Добро портят, — сказала Идмас.
Идмас заиграла один из любимых своих романсов. Рауф приятным голосом запел по-русски.
Женщины, не в силах скрыть свою зависть, продолжали перешептываться.
— Посмотрите, до чего она жеманится, эта кокетка. Выше колена задрала свою модную юбчонку. Умрешь со стыда.
— И он тоже хорош гусь… Мне рассказывал осведомленный человек. Не так давно жена за то, что он изменил ей, вымыла ему волосы ореховой золой. После этого, говорят, он и начал плешиветь…
— Неужели в ореховой золе такая сила? — поинтересовалась одна из женщин и покосилась на своего мужа.
— Если вру, пусть все эти закуски камнем застрянут в моем горле!
— И это с профессором такое случилось?
— Профессор!.. Бродяга полосатый. Посмотрите ему в глаза, — наглые, как у крысы.
Через некоторое время Рауф, попросив извинения у Идмас, вышел. За ним потянулись Маркел Генрихович и Хисами.
— Пожалуйте сюда, — позвал Хисами, открывая дверь в смежную комнату без окон.
Рауф выглянул и, никого не увидев поблизости, захлопнул дверь.
— Сегодня из Узбекистана прибыли двое, — доверительно прошептал он Зубкову. — Просят два вагона досок. Расплачиваются тут же.
— Нет, сейчас это невозможно.
— Подумай… Вы же строите дома. Наверное, и доски есть. Забракуйте как-нибудь. Это ведь можно сделать законным путем. Пусть состоится решение суда, тогда нетрудно и списать.
— С судом играть опасно.
— Наоборот, это самая безопасная штука. Люди посмелее не по два вагона «списывают», а, бывает, целый состав… Хотя ученого учить… Не выйдет таким путем, что ж, в лесу деревьев хватит. А распиловка — чепуха. Я, конечно, и в другом месте найду эти два вагона. Но не хочется нарушать старую дружбу.
Маркел Генрихович склонил голову, прислушиваясь. У дома напротив остановился автомобиль. Кто-то забарабанил в ворота. Собака яростно залаяла. Кому бы это понадобилось? Перепуганный Хисами выскочил во двор. Маркел Генрихович тоже поспешил в переднюю; Рауф, сунув правую руку в карман, остался в маленькой комнате.
Хисами постоял на крыльце, с минуту настороженно прислушиваясь. Нижняя челюсть выбивала у него дробь.
Приложив ладонь трубкой к волосатому уху, он ловил каждый звук, долетавший с улицы.
Стук усилился. Серый, с теленка, пес, громыхавший цепью на проволоке, с глухим лаем бросался на ворота.
Хисами подошел на цыпочках к забору и выглянул через скрытую щель на улицу. Увидев такси, он облегченно вздохнул. Сипловатым испуганным голосом справился:
— Кто там? — и отогнал собаку.
— Это я, Хисами-абзы, Альберт. Сына директора не знаешь? Открывай скорее, спешное дело.
Хисами привязал собаку подальше и отодвинул щеколду калитки.
Альберт быстро скользнул во двор.
— Что случилось, сынок? Отец как, жив-здоров?
— Мне Маркел Генрихович нужен. До зарезу.
— Он, наверное, у себя.
— Зачем врать, Хисами-абзы. Сейчас же впустите, не то… — Он пошарил в кармане.
— Заходите, — поспешил сказать Хисами, с опаской поглядывая на руку в кармане.
На кухне он предложил немного подождать. Но ждать не пришлось. Маркел Генрихович сам вышел. Из открывшейся двери донеслась разухабистая песня.
— Альберт?! — удивился Маркел Генрихович и, взглянув на побледневшее лицо парня, спросил: — Дома что-нибудь стряслось?