— Вернувшись из армии, мне пришлось слышать разные толки о Харрасе. Я начинаю догадываться, откуда эти слухи. Тут замешаны грязные руки… — сказал Макаров, закусив губу.
— Как бы то ни было, наша обязанность обелить честь боевого товарища, — глубоко вздохнул Гаязов.
В тот вечер состоялся еще один разговор с глазу на глаз. В первую минуту, когда Муртазин услышал об опасности остановки поточных линий, в его памяти молниеносно пронеслось одно событие из времен Отечественной войны.
Муртазин находился в двухстах километрах от завода. Он приехал в областной центр по какому-то очень важному и срочному делу. За день он очень устал, был голоден. Приехав в гостиницу глубокой ночью, он не успел задремать, как его разбудили и позвали к телефону.
С завода сообщили, что военпред не принимает продукцию, а представители НКВД собираются остановить конвейер и опечатать цех. У Муртазина кровь ударила в голову. Остановить конвейер — это значит забраковать миллионы снарядов, оставить наши наступающие войска без боеприпасов, дезорганизовать всю работу огромного завода, железнодорожного транспорта… В военное время директору, допустившему подобный просчет, немедленно грозил трибунал и расстрел. Пока Муртазин, лихорадочно стиснув телефонную трубку, стоял у аппарата, он весь взмок. Сознание напряженно работало, как это всегда было свойственно ему в критические моменты. Муртазин приказал у дверей цехов поставить вооруженную охрану, никого посторонних не пропускать и до его приезда конвейера ни на минуту не останавливать. Отдать такой приказ мог только человек, не дорожащий своей головой. Муртазин, конечно, понимал это. Пока он одолевал ночью в машине по разбитой степной дороге эти двести километров до завода, сердце у него готово было выскочить из груди. На рассвете, весь запыленный, он подъехал к заводу и тут узнал, что начальник цеха и мастер арестованы. Муртазин не подчинялся местным властям и только потому не был арестован тут же. Но все смотрели на него как на «обреченного».
Никого не слушая, Муртазин позвал с собой военпреда, секретаря областного комитета партии и представителей НКВД, велел при всех взять с конвейера на выбор пять снарядов, и через несколько минут их машины на бешеной скорости мчались к полигону. Там их ждал танк с заведенным мотором. Муртазин выскочил из машины, поднялся на танк. Застегивая тесемку шлема, он приказал принести в танк снаряды, взятые с конвейера.
— Сам буду стрелять! — И Муртазин захлопнул тяжелый люк.
Танк взревел и грозно двинулся вперед. Один за другим раздались пять выстрелов. Все снаряды поразили цель.
— Вот как бьют снаряды, которые вы хотели забраковать! — с перекошенным лицом сказал Муртазин военпреду и бросил на танк свой шлем. — Немедленно освободите моих людей и извинитесь перед ними.
Этот случай так глубоко врезался в память Муртазина, что, хотя остановка поточных линий в мирные дни по сравнению с остановкой конвейера в дни войны представляла собой совсем незначительное событие, Муртазин долго не мог успокоиться. Даже после того как все было налажено при его оперативном вмешательстве и Гаязов с Михаилом Михайловичем уехали, Муртазин не решался покинуть завод. Он попросил Зоечку впустить Зубкова, — после вторичного звонка тот все же явился, — и сделал ему настоящий разнос.
— Вы понимаете, что творите? — уставился директор гневно сверкающими глазами на начальника снабжения. — Вы что, о двух головах? Вздумали сорвать государственный план? Зачем вы отправили машины в лес? Мы что, деревянный дом строим? — И тут же перебил Зубкова, который попробовал оправдываться: — Бросьте, по глазам вижу, что обманываете. Я завтра же отдам вас под суд.
Маркел Генрихович, вначале несколько растерявшийся от неожиданности, взял себя в руки, и красивое лицо его приобрело злобное выражение.
— Хасан Шакирович, — не повышая голоса, но очень твердо произнес он, — в тюремной камере и для двух человек найдется место. Не забудьте.
Они поглядывали друг на друга, как встретившиеся на лесной тропинке тигр с медведем.
— Напрасно горячитесь, Хасан Шакирович, — продолжал Зубков после паузы. — Я не рехнулся, чтобы срывать государственный план. Сегодняшнее недоразумение произошло лишь потому, что я не сумел все это своевременно предвидеть. Но больше моей здесь вина Азарина. Я рассчитывал, что у него есть страховой фонд. — Увидев, что Муртазин по-прежнему смотрит на него с ненавистью, Маркел Генрихович замялся. Но тут же нашелся: — Что машин не было, виноват я. Я их послал в лес за бревнами. У нас на строительстве острая нехватка пиломатериалов…