— Не ребенок, должна знать, — отрезала Нурия.
Нурия вернулась домой. Гульчира в поношенном платьице, повязавшись темным платком, мыла на кухне полы.
— Почему так рано?
— Не понравилось, — обронила Нурия, проходя в их девичью комнату. И вскоре вышла оттуда в халате. — Дай, апа, сама вымою.
— А кто там был, Нурия? Ваши подружки?
Выхватив из рук сестры тряпку, то опуская ее в ведро, то вынимая, Нурия с раздражением сказала:
— Да, подружки!
— И мальчики были? — не переставала расспрашивать Гульчира.
— Баламир с Альбертом…
— С Альбертом? — удивилась Гульчира. — Как он попал туда?
— Я не поинтересовалась, а он сам не сказал. Все имена коверкает на иностранный лад. Даже слушать противно.
И Нурия с ожесточением начала тереть пол под столом.
Гульчире стало смешно.
— Как испортилось у тебя настроение, Нурия…
— Не смейся, апа, — высунулась из-под стола Нурия. — Я там такое видела, что плакать бы надо.
Гульчира насторожилась.
— А что, собственно?
— Видела уж…
Когда Нурия, кончив мыть кухню, вошла к себе в комнату, Гульчира, прикрыв дверь, с самым серьезным видом предложила сестре:
— Рассказывай, что видела.
Нурия долго молчала.
— Что с тобой, Нурия, ты взволнована… Да что у вас там произошло? — допытывалась Гульчира, обнимая сестру.
— Тамара одна там осталась. Я за нее боюсь. — Нурия вдруг прижалась к сестре.
Встревоженная Гульчира велела ей сейчас же позвонить Акчуриным домой.
Матвей Яковлевич с Сулейманом, встретившись рано утром, неторопливо шагали к заводу.
По обледенелым тротуарам мела поземка, колючий ветер бил в лицо, гудел в голых ветвях деревьев, в телефонных проводах. Окна трамваев и автобусов облепила ледяная корка. Люди шли молча, уткнув носы в воротники или теплые шали, молодежь неслась чуть не бегом. Но двое стариков шествовали с положенной для их лет степенностью, как бы не замечая завывающей метели, даже не ленились приподымать шапки, видя знакомых.
— А наш-то гуляка Баламир сегодня и ночевать не вернулся, — с тревогой вырвалось у Матвея Яковлевича.
— Неужели? Га!.. Ничего, Мотя, с кем в молодости не случается. Парень ведь…
— Так-то оно так…
Некоторое время шли молча, — только успевали здороваться.
— Сам ты виноват, Мотя, — заговорил Сулейман, когда схлынул народ. — Толковал ведь тебе, чтобы покрепче держал вожжи. А ты деликатничал — не свой, мол, ребенок… чужой… Нет, раз уж взял под свое крылышко, глаз не спускай, а если что, не грех и по спине ремнем пройтись разок. Помнишь небось, как отец-покойник лупил меня, га?
Матвей Яковлевич усмехнулся себе в усы.
В проходной он спросил вахтера:
— Баламир прошел?
— Не показывался, — коротко отрезал Айнулла-бабай и тут же закричал на проходящих: — Пропуска! Пропуска!
Встав к станку, Матвей Яковлевич то и дело поглядывал на дверь, не появится ли Баламир. Но его не видно было. В дверях показалась пламенная Шафика. Щеки у нее сегодня порозовели, — наверное, шла навстречу ветру, глаза сияли.
Матвей Яковлевич знал, что у нее с Баламиром пошло на разлад, и потому осторожно, чтобы не бередить раны, спросил, когда девушка, надев халат, встала к станку:
— Шафика, не видела нашего долговязого?
Девушка сразу насторожилась.
— Нет, Матвей Яковлич, не видела.
Старик замялся.
— Не ночевал сегодня…
Веселость на лице Шафики погасла. Правда, она очень была сердита на Баламира. Но тут, забыв в одну минуту обиду, схватила Матвея Яковлевича за рукав и с тревогой спросила:
— Куда ж он мог деваться?
— Кто его знает, дочка. Он нам не докладывает.
Шафика куда-то сбегала и вернулась, еще более расстроенная.
— Нет, никто его не видел.
Оставалось две минуты до начала работы. Погорельцев в ожидании Баламира не включал даже станок.
Немного поработав после гудка, он оставил станок на Шафику и подошел к Сулейману.
— Парень-то не пришел…
Матвей Яковлевич ссутулился, постарел на глазах, Сулейман не знал, что и посоветовать. Так Матвей Яковлевич ни слова и не дождался от него.
По среднему пролету спешила Гульчира. Остановив Надежду Николаевну, она увела ее в сторону. Затем подошла к отцу.
Сулейман-абзы встретил дочь холодно:
— У тебя что, Гульчира, дела сегодня нет? С утра разбегалась. Тоже мне комсомольский начальник.
— Постой, отец, дома поговоришь. — И Гульчира, хмуря брови, сообщила о Баламире: его ударили ножом, состояние тяжелое. Она попросила пока ничего не говорить Матвею Яковлевичу.