— Как же тебя занесло в Казахстан? — удивился Гаязов.
Ильмурза улыбнулся: вот о чем, оказывается, думает парторг.
— Я и сам не успел опомниться, товарищ Гаязов, как это случилось, — попробовал он все свести к шутке. — Прибыли мы в одну МТС, а там уже и до нас народ понаехал. Видать, какой-то бюрократ перепутал бумаги. Что делать? Не ехать же обратно. Поработал там-сям, а потом махнул из Татарии в Казахстан.
Ильмурзе казалось, что Гаязов все принял на веру. Не понравилось ему, правда, что секретарь уточнил, в какой МТС он был, и тут же записал в блокнот. До Казахстана не скоро доберешься, а МТС Татарии под боком, сними трубку телефона и разговаривай. Впрочем, Ильмурза осторожненько улизнул оттуда. Если и позвонят, ничего особенного не откроется. Гаязов отодвинул блокнот и, сдерживаясь, заговорил:
— Вот, товарищ Уразметов, ты сказал — государственная копейка… В таком случае ты, наверное, знаешь и то, что советские люди не ставят свои личные интересы выше общественных, государственных.
— Как не знать… Хоть вуз и не кончал, а каждый год посещал кружок истории партии. Прошел и народников, и экономистов, и бундовцев.
Гаязов понимал, что этот видавший виды парень бесстыдно лжет, и внутренне содрогался. Ильмурза Уразметов не один год работал на заводе. Какие мысли носил в себе он? Какими желаниями жил? Знал ли что о нем коллектив? И почему никто слова не сказал Ильмурзе, когда отправляли его в деревню? Неужели слава отца и брата глаза всем закрыла?
Гаязов только сейчас понял до конца всю глубину мучительной тревоги, охватившей Сулеймана, — утром, до работы, он заходил в партком. «Старик правильно решил. Одними уговорами Ильмурзу не поставить на путь истинный. Еще шаг — и груз собственных и чужих ошибок, свалившийся на Ильмурзу, неумолимо потащит его в пучину», — размышлял Гаязов.
И, глядя на красивое, смуглое, очень подвижное, как у всех Уразметовых, лицо Ильмурзы, он окончательно понял, что по-хорошему от него ничего не добиться.
— Вот что, Ильмурза, — резко изменил тон Гаязов, и его выпуклые глаза жестко блеснули, — я еще не могу тебе обещать, возьмем ли мы тебя обратно на завод. Тебе придется встать перед рабочими и держать перед ними ответ за свою вину. Ты вернулся… Говоря попросту, ты вернулся как дезертир…
«Отец!..» — подумал побледневший Ильмурза и тихо, но еще довольно твердым голосом спросил:
— Вы хотите устроить надо мною суд?
— А как ты думаешь? Может, нам надобно было встретить тебя с распростертыми объятиями? Сам ведь сказал…
— Почему, Зариф-абы, вы взъелись на меня? — перебил он парторга. — Ну, поругали, это правильно, нужно. Я даю слово с этого часа ничего плохого не делать.
— Это ведь только слова, Ильмурза.
— На этот раз я свое слово сдержу. Увидите.
— И это лишь пустое обещание.
— Значит, вы мне не верите и не дадите работу на заводе, где я проработал более десяти лет?
— Все решит коллектив.
— А кто это — коллектив?
— Люди.
— А что, если я не интересуюсь их мнением?
— Твоя воля, — перебил его Гаязов. — Но, Ильмурза, не советую тебе заноситься. Хочешь знать, так вся твоя надежда в коллективе. Тебе нужно хорошенько повариться в этом котле, тогда, может, отпадет то пакостное, что налипло в твоей душе. А сейчас можешь отправляться домой. И советую тебе — подумай…
И вот Ильмурза, облокотившись обеими руками на кухонный стол, сидит и думает невеселую думу. В городе у него найдутся, пожалуй, приятели, которые помогут ему устроиться куда-нибудь на другой завод… Но ведь Гаязову ничего не стоит и туда сообщить. Или забраться куда-нибудь в глушь, чтобы замести следы?.. В сберкассе у него еще есть немного денег. Выправить новые бумаги, помахать из окна вагона шляпой и — тю-тю, будьте здоровы… Выдумали, чтобы он по своей воле предстал перед судом. Нет, дудки, едва вылез из огня, да в полымя…
Ильмурза уже знал, что такое суд коллектива. На целине товарищи так взгрели одного парня, узнав, что он хочет улизнуть, — только держись. Спасибо!.. Сумев выцарапаться оттуда, уж как-нибудь не подкачает и здесь. Чтобы жар-птица да сама залетела в силок…
Но вдруг его мысли устремились в противоположном направлении, и он даже вздрогнул, поняв, что, сколько бы ни брыкался, все равно ему не миновать товарищеского суда.