Передав резец отцу, Иштуган велел включить станок. Резец врезался в металл.
— А теперь, отец, увеличь обороты вдвое.
Сулейман перевел рычаг коробки скоростей и снова включил мотор. Резец, поработав недолго, внезапно завизжал, станок затрясся. Поверхность детали стала шероховатой. Сулейман быстро остановил станок.
— Так не пойдет, сынок, — сказал он Иштугану упавшим голосом, — не тот режим.
Иштуган улыбнулся и пригласил всех к доводочному станку. Заточив резец, он сказал:
— А теперь снова испробуем, отец.
Сулейман недоумевающе взглянул на сына, пустил станок. Осторожно приблизил резец к детали и включил подачу. Резец медленно пошел вперед, оставляя позади себя зеркальный след.
— Отец, еще раз увеличь вдвое глубину резания и подачу, — сказал Иштуган.
— Брось! — Сулейман махнул рукой. — Хочешь запороть станок? — И вопросительно переглянулся с начальником цеха.
— Давай, Сулейман-абзы, — подбодрил Акчурин.
Сулейман вдвое увеличил скорость и подачу. И заколебался, не осмеливаясь приблизить резец к детали. Иштуган отодвинул отца плечом и встал за станок сам. Без суеты подвел резец к детали. Резец врезался в металл и быстро стал снимать стружку. Никакой вибрации не было.
— Вот тебе раз! — воскликнул Сулейман.
Контролер тщательно измерил точность детали, подсчитал скорость, и все пришли к выводу, что резец дает хорошие результаты.
— У, шайтан малый, ты что сделал, га?! — взревел от радости Сулейман.
— Я, отец, ничего не сделал, — сдержанно ответил Иштуган. — Это сделал Дмитрий Рыжков, техник механического завода в городе Горьком. — И он положил на станок газету. — Читайте… — И ушел.
Оставшиеся в глубокой растерянности поглядывали друг на друга. Сулейман стоял оглушенный. Откуда-то из глубины сердца, отодвигая чувство искренней радости, неудержимо поднималась жалость к сыну, к себе, словно раскаленный уголь обжигала горло.
Он схватил лежавшую на станке газету, которую никто не осмеливался взять.
«Победа смелой мысли», — внятно прошептал он, чувствуя, как по телу бегут мурашки нервного озноба. «Обогнали!»
Целую неделю угрюмое выражение не сходило с лица Сулеймана. Он совсем перестал разговаривать с Иштуганом. Даже вечерами, за ужином, они смотрели в свои тарелки и, лишь только вставали из-за стола, спешили запереться каждый в своей комнате. Ни смеха, ни веселых песен. Даже неугомонной Нурии не было слышно. Кончились домашние «производственные совещания», жаркие споры в семье.
Сидя за столом, старик перехватил как-то взгляд Иштугана, — тот улыбался уголком рта, это пуще вогнало в досаду старика. «Нет в тебе настоящего рабочего достоинства!» — хотелось ему прокричать сыну, но он пересилил себя.
Но однажды, выждав, когда женщины ушли из дома, он все же зашел к Иштугану.
— Ты что похихикиваешь, как девчонка, которая боится щекотки? — накинулся он с нескрываемым раздражением на сына. — Весь завод смеется над нами, окрестили горе-изобретателями. На двоих четыре головы, а не смогли придумать какой-то несчастной фаски. Позорище, товарищ Бриз!
Иштуган громко рассмеялся.
— Не смогли придумать фаску… верно, отец. Но ведь на фаске дело не кончается.
— Не смеши людей, — сказал Сулейман, махнув рукой.
Но Иштуган стоял на своем. Пусть злоязычники смеются сколько влезет. Но фаска Рыжкова дает положительные результаты лишь при обработке определенных деталей, а для валиков диаметром меньше двадцати двух миллиметров и вовсе не годится. Самый большой недостаток фаски Рыжкова — ее непрочность, а все время обновлять фаску на доводочном станке и накладно и хлопотно.
— Наверное, отец, ты уже и сам это заметил! — сказал Иштуган притихшему отцу. — Небось ноги устали от беготни из конца в конец цеха к доводочному станку.
Сулейман зарделся, словно набедокуривший парнишка. Иштуган посмотрел на него и рассмеялся.
— Я, как бы это… Иштуган, — сказал Сулейман, — твой резец с чудесной фаской… забросил в сердцах… Потому…
Иштуган покачал головой.
— Ай-яй, отец! Сделай это кто другой, ты пустился бы в поучения, а сам…
— Что сам! Лошадь о четырех ногах, и та спотыкается. А что я, какой-нибудь особенный…
— Ладно, — пожалел отца Иштуган. — Значит, нам нужно продолжать дело и выйти по ту сторону фаски.
— Давай уж выходи сам. Ты — Бриз, тебе и положено, а мне спать пора.
Еще несколько дней Сулейман ходил невеселый, наконец в субботу под вечер сказал сыну: