В северной Норвегии дорожная сеть развита слабо. Снабжение северной группировки немецко-фашистских войск шло почти исключительно морским путем. Наши подводные лодки прерывали коммуникации врага, не давали фашистам накапливать силы для наступательных действий на сухопутье, ослабляли их войска. Немецко-фашистское командование в конце концов оказалось не в состоянии подвозить людское пополнение, технику, боеприпасы и питание войскам своего левого фланга и прекратило всякие наступательные действия на этом важном участке фронта.
На Черном же море фашисты не располагали большим транспортным флотом. К 1944 году все более или менее крупные их транспорты уже были потоплены. Наши подводники вынуждены были воевать в основном против самоходных барж, буксиров, землечерпалок и других мелких судов.
Ранним утром следующего дня на верхней палубе плавбазы застыли фигуры матросов и офицеров кораблей, находившихся в тот день:в базе. Вдоль берега выстроились такие же неподвижные ряды — моряки береговых учреждений и баз провожали наш экипаж.
В подводной службе, особенно во время войны, есть много своеобразий. Они определяются главным образом тем, что все члены экипажа корабля делят одну судьбу. Случаи ранения на лодке очень редки, — разве что во время бомбежки ударится кто-либо о переборку или крышку люка.
За два с лишним года состав экипажа «Малютки» почти не изменился. Разумеется, это были уже не те матросы, которых я застал в первый день моего прибытия на лодку. Два года войны закалили подводников, люди возмужали, окрепли, экипаж сплотился настолько, что его члены понимали друг друга буквально с полуслова.
Церемониальным маршем, четко печатая шаг, экипаж лодки прошел вдоль строя сперва на плавбазе «Эльбрус», затем по берегу.
Мы уходили на маленьком быстроходном судне. У трапа строй нарушился, сгрудились провожающие.
— Разреши абращатца к тебе, начальник! — услышал я позади себя коверканные русские слова.
Это был высокий, сухопарый грузин, убеленный сединами Бесо.
— Чем могу служить? Здравствуйте! — ответил я по-грузински.
— Куда идете? Можно сказать мне? — его висячие и белые как лунь усы зашевелились.
— А вам... зачем это знать?
— Как зачем? Я должен знать, куда идет жених моей единственной дочери!
— Какой жених? Ничего не понимаю...
— Владимир... жених.
— Какой Владимир? Их у нас три.
— Трапезников Владимир.
— Ах, вот оно что!.. Вашу дочь зовут Тинико?
— Да-а, Тинико, — старик улыбнулся горделиво и любовно.
— Здравствуйте! — из-за спины собеседника вдруг вырос старый украинец Григорий Фомич Григоренко. Мы все знали его уже два года — после скандала, который учинил в его доме Поедайло.
— Пришли нас провожать?
— У него тоже жених дочери... уходит с вами, — пояснил Бесо.
— Да ну?! Кто же?
— Поедайло! — не без гордости ответил Григорий Фомич.
— Поздравляю. Он хороший матрос.
— А Владимир плахой, да? — воскликнул Бесо, не на шутку встревожившись, так как услышал похвалу по адресу только одного матроса.
— О присутствующих не говорят, — я показал на Трапезникова, который, переминаясь с ноги на ногу, стоял невдалеке.
— Тогда скажи мне и Грише Фомичу, куда вы идете? — Бесо упорно старался говорить по-русски.
— Не знаю.
— Тайна, наверна. Ну, тогда скажи, далика или не далика идешь?
Убедившись в бесплодности допроса, недовольные старики простились сперва со мной, затем обняли смущенных женихов.
— Ярослав Константинович! — из толпы вынырнул Метелев. — Ты что ж это? Не простившись, уходишь?
— Вот... прощаемся. — Я пожал руку дяди Ефима. — За нашим воспитанником Васей прошу, дядя Ефим... посмотрите за ним. Нам не разрешили взять его с собой... Он к вам привязан как к родному человеку и...
— Не беспокойся, он здесь дома. Смотри за своими людьми в оба: дорога, видать, у вас длинная. Будь требовательным. Молодежь есть молодежь. Иногда баловство может до беды... Сейчас война!
— Это верно он говорит, — из-за спины Ефима Ефимовича выросла знакомая фигура Селиванова. — Но за «малюточников» можно не беспокоиться.
— Время вышло, Ярослав Константинович, — вслед за рабочими торопливо пожал нам руки Лев Петрович.
Судно отошло от берега. На базе заиграл оркестр. Все шире и шире становилась полоса воды, отделявшая нас от остальных кораблей.
Кто-то, кажется Терлецкий, затянул, и остальные немедленно подхватили песню:
Прощай, любимый город!
Уходим завтра в море...
— Товарищ командир! — воскликнул Цесевич, указывая пальцем на одиноко стоявшую у северной стенки «Малютку». — Это наш Вася!
Экипаж был тронут вдруг поднявшимся над «Малюткой» сигналом: «Прощайте, боевые друзья! Счастливого плавания!» Звуки песни оборвались. Все мы с горечью смотрели на судно.
Набегавшая волна мягко покачивала его. Порт скрылся за горизонтом.
Я стоял у борта. Ко мне подошел Свиридов и рассказал, что накануне ночью он видел, как старшина Терлецкий, полагая, что его никто не видит, долго стоял около торпедного аппарата, потом прислонился к нему, прижался щекой.
Подслушивать его разговор с аппаратом Свиридов не стал и тихонько вышел из отсека.
— А как вы там ночью очутились? — спросил я.
Усмешка, с которой рассказывал все это Свиридов, тотчас же исчезла с его лица. Лицо его стало задумчивым и смущенным.
Оказалось, что он зашел ночью в отсек, чтобы положить в торпедный аппарат записку своему неизвестному преемнику.
— Я написал, что для наших аппаратов манжеты перепускных атмосферных клапанов надо менять через каждый месяц. Их принято менять через три месяца, а у нас так нельзя. Потом писал, что нужно особенно следить за нажимными блок-коробками. Иногда они отходят и могут вызвать срыв выстрела.
Потом... что после выстрела нужно проследить за посадкой боевых клапанов...
— И длинное у вас получилось письмо?
— Четыре страницы. Иначе нельзя, товарищ командир! — горячо объяснил Свиридов. — В инструкциях этого нет, а новый человек придет...
— Не спорю, — согласился я. — Думаю, что ваш преемник будет доволен.
Позже я узнал, что такие же записки были оставлены и в дизельном отсеке, и у электромоторов, и почти у каждого из многочисленных аппаратов и приборов подводной лодки...
Во флотском экипаже было шумно и многолюдно. Оказалось, что по таким же срочным вызовам прибыли экипажи нескольких миноносцев, крейсера и подводной лодки «Щука». Всего собралось около двух тысяч человек.
Командир базы объявил, что мне приказано срочно сформировать железнодорожный эшелон из моряков Черноморского флота и что меня назначили возглавлять его.
Порядок поведения в пути пришлось установить весьма жесткий: ни одному человеку не разрешалось без моего ведома выходить на остановках, переходить из вагона в вагон, покупать на станциях продовольствие.
Ночью эшелон вышел со станции Поти. Он должен был следовать по маршруту Поти — Туапсе — Ростов — Москва — Мурманск.
В Туапсе нас ждали первые неприятности.
— Мост через реку Пшиш уничтожен. Ведутся работы. Вам придется стоять в городе. Другого выхода нет, — сухо доложил мне комендант вокзала. По его словам, ранее 22 марта и думать не придется о продолжении пути.
Узнав, что в Туапсе находится начальник дороги, я по наивности обратился к нему с просьбой поскорее закончить ремонт моста, потому что наш эшелон имеет срочное назначение. Он мне ответил:
— Молодой человек, я понимаю вас. Меня не нужно убеждать. Кроме вас, дорогу ждут и другие. Есть составы с более срочным назначением, чем ваш.
Так закончился разговор с генерал-директором тяги.
Перспектива недельной остановки не на шутку пугала меня.
Мы принялись совещаться и решили попытаться использовать личный состав эшелона на работах по восстановлению моста.
К счастью, я еще застал на вокзале начальника дороги и добился его согласия. В ту же ночь эшелон был перегнан в район реки Пшиш.