Решившись наконец приподнять завесу над тайными огорчениями творческой личности, Сеабра принялся болтать о всякого рода трудностях, неизбежных при написании романа, посвященного современности.
— Трудности, говоришь? — вступил в разговор Жулио. — А я, признаться, был уверен, что такой пустяк давно перестал вас тревожить.
Сеабра побагровел и, опасаясь, что Жулио может заманить его в ловушку, предпочел промолчать, пожав плечами, хотя никто не понял значения этого жеста. Это был его обычный прием, и Сеабра прибегал к нему, чтобы опорочить любой убедительный довод, опровергнуть который было, как он инстинктивно чувствовал, ему не под силу.
Жулио усмехнулся. Красивые слова, притворство, наивность. Ему вдруг стало жаль этих эрудитов, неспособных устоять на ногах после крепкого удара кулаком или стакана водки; они громогласно отвергали формулы прошлого и заменяли их новыми, в сущности, не менее условными. Он не доверял тем, кто взывал к народу из прекрасного далека. Для него единственный способ глубоко осознать проблемы заключался в том, чтобы испытать их на собственной шкуре. Вероятно, это было таким же примитивным упрощением, как речи крестьянки из его деревни, но думать иначе он не мог. Разве такой хитрый и искушенный в житейских делах паренек, как Сеабра, станет когда-нибудь мужественным борцом? Сумеют ли выдержать суровое испытание болтливые завсегдатаи вечеров у доны Марты? Скоро ли жизнь выбьет из них одним ударом позерство и верхоглядство, заставляющее их провозглашать гениальными любые стихи, где говорится о картошке или каких-нибудь конкретных мелочах повседневного быта? И не составляют ли эти стихи, декламируемые за чашкой кофе, весь их вклад, пылко заинтересованных в лучшем будущем? Ему хотелось спросить, могут ли они хотя бы определить по внешнему виду картофельное поле…
Забавляясь смущением Сеабры, Эдуарда проговорила:
— Однажды во время путешествия мне встретился один субъект, который с искренним огорчением признался другу, что неоконченный роман докучает ему гораздо больше, чем хроническая зубная боль. Разумеется, Сеабра, это к вам не относится… — Сеабра, точно кролик, оттопырил верхнюю губу и повернулся на стуле, чтобы взять книгу. Он хотел дать понять, что его не интересует болтовня развязных девиц. — Так вот, этот самый тип, кстати говоря, он презабавно за мной ухаживал, объяснил, что в романе у него есть дюжина персонажей, ожидающих, чтобы автор решил их судьбу где-нибудь на трехсотой странице, но ни одна стоящая идея не приходит ему в голову. Вы только вообразите… Двенадцать персонажей в ожидании смертного приговора! Представьте себе перекресток, куда со всех сторон съехались автомобили, они нетерпеливо гудят, а регулировщик не разрешает проехать… Вот друг нашего романиста слушал, кивал головой и наконец с невозмутимым спокойствием посоветовал: «Придумайте, мой милый, развлекательную поездку на большой комфортабельной яхте… Соберите их там всех вместе. Вдруг на море появляются волны… кораблекрушение… И проблема решена. Утопите самых несносных. А остальных пускай подберет спасательная шлюпка». Может быть, Сеабра, эта незатейливая историйка и вас натолкнет на мысль… Есть много видов кораблекрушений, чтобы разрешить всякого рода трудности.
Никто не засмеялся. Девушка с недоумением и обидой огляделась по сторонам. Она была абсолютно уверена, что блеснула остроумием, но разве этим олухам понять утонченный юмор? Ее взяла такая досада, что она даже поджала под себя ноги, которые все время выставляла напоказ.
— Чего нам не хватает, так это человеческого тепла, правдивости! — воскликнул Луис Мануэл, словно обвиняя всех в грехе чрезмерной интеллектуальности.