Сеабра запросто обращался с доступными девицами, словно они принадлежали к гарему, где он был владельцем и взимал щедрую дань, а Абилио они являлись в мечтах во время бессонницы. Он желал этих девиц, но не таким низменным, греховным желанием, как Сеабра, а стремился возвысить их до любви, бывшей в их жалкой профессии просто расточительством. Абилио чувствовал, что любовь бродит где-то, затаенная в страстных порывах, в мучительном чувстве неудовлетворенности. Ему горячо хотелось воплотить ее наконец в конкретном увлечении. Он считал себя по очереди влюбленным в каждую из служанок пивной, а после того, как однажды в гостиной пансиона увидел Жулио и Мариану, когда Жулио словно украдкой играл на пианино, полученном доной Луз вместе с другой бесполезной утварью в наследство от того, кто сдавал ей дом, после этого Абилио часто думал о девушке Жулио и чувствовал, что влюблен в нее. Это казалось ему грехом, и порой им овладевало искушение признаться другу в своем преступлении и своем несчастье, даже в своем порыве пойти посмотреть на дом Марианы, находящийся в верхней части города. Однако любовная лихорадка утихла, прежде чем он поддался болезненному желанию во всем признаться, чтобы Жулио презирал его, и у Абилио появилось еще одно основание считать, что любовь, как и множество других вещей, ему недоступна, хотя душа У него была полна нерастраченной нежностью, предназначавшейся для любимой.
Несмотря на то, что Абилио захватили поверхностные, но приятные заботы студенческой среды, Жулио продолжал оставаться для него притягательной силой, и он не мог в присутствии Жулио и под влиянием его личности не ощущать презрения к замкнутому кружку преподавателей, живущих в чопорном и обветшалом мире риторики, слепка с парализованной страхом страны, и к студентам, превращающим верхоглядство в славный боевой трофей. Благосклонное внимание Жулио льстило Абилио, и он горячо мечтал, чтобы представился случай воздать за него Жулио каким-нибудь необычным способом.
Пока Жулио делал вид, будто ему совершенно безразличны препирательства доны Луз с постояльцами, и Абилио подмечал в нем кроющуюся под видимой беззаботностью нервозность, Зе Мария, тоже притворяясь равнодушным, встал и подошел к окну посмотреть, что творится на улице. Он чувствовал себя усталым, и эта усталость удерживала его от того, чтобы броситься в самый водоворот событий, как ему обычно было свойственно. Оставаться спокойным, оставаться посторонним наблюдателем, пока мощный поток не направит его вдруг по главному руслу, — вот чего он теперь хотел. Потом он соберет разрозненные факты своей жизни. Но позже, гораздо позже.