Речь шла о хлебопекарне. «Мануэл дос Сантос — Хлебопекарня» — было выведено на изразцовых плитках, вделанных недавно в бледно-зеленую стену и призванных, разумеется, подтвердить процветание нового владельца. Его принял тучный мужчина, с головы до ног перепачканный мукой. Он провел Зе Марию в одну из комнатушек задней части здания, возле которой тоже на кафельных плитках красовалась надпись «Кабинет».
— Ваша подготовка?
— Я был… студентом университета.
Владелец хлебопекарни сразу потерял всякий интерес к нему. Надо же, и эти «докторишки», хозяева города, сыновья бездельников, нуждаются в такой презренной работе!
— По-видимому, вы никогда не работали… А мне нужны сейчас люди, привычные к труду.
— Учиться — это тоже труд.
Наниматель едва сдержал ухмылку. Затем, изменив выражение лица, строго спросил:
— У вас есть опыт вести записи?
Он солгал:
— Некоторый.
— Не понимаю, почему вы хотите занять это место. Оно не для ученых.
Зе Мария прикусил губу. Унижение раздражало его, и в то же время он был доволен.
— Я не ученый и давно оставил занятия.
— Если так… — радостно снизошел тот. И, окинув оценивающим взглядом гладкие руки Зе Марии, добавил: — Но вы наверняка хотите хорошего жалованья и поменьше работы…
— Я выполню свои обязанности. Что касается жалованья, то это вам решать.
Хозяина не интересовали такие работники, ленивые, праздные, но его все же прельщала мысль иметь в своем доме, в доме невежды, субъекта, который принадлежал к благородному сословию. Это было бы небольшой местью за свое униженное положение, местью, которую он мог себе позволить. Он уже чувствовал себя укротителем, тянущим на поводке сильное, но усмиренное и презренное животное.
— Нет. Скажите, сколько вы хотите получать. Мне нравятся люди, знающие, чего они хотят.
Хозяин наймет его, потому что он видел, что тот беззащитен перед его хитростью. Те, кто, как эта бестия в сандалиях, карабкался по ступеням жизни, выучили одновременно все правила игры, в то время как другие, студенты, теряли годы в мире фикций и оказывались безоружными, когда были вынуждены наконец вступить в борьбу.
Он должен был назвать любую цифру, даже если тот, другой, возмутится.
— Пятьсот эскудо.
Владелец пекарни вытянул шею, как разъяренная кобра.
— Сеньор издевается надо мной. Я должен был понять это с самого начала.
Голос его изменился; Зе Мария почувствовал в нем не только суровость, но и так хорошо известную ему черту: оскорбленную смиренность жителей его деревни. Эту чувствительность, которую легко ранила любая обида. Но Зе Марии необходимо было занять это место. Он должен уйти отсюда, только покончив с делом.
— А вы сколько предложите?
Тот с блуждающим взглядом продолжал незаметно наблюдать за студентом.
— Двести. Кроме того, первый месяц — испытательный. Я хочу посмотреть, как вы будете работать.
Двести. Маловато для него. Но это была работа. Быть может, Эдуарда и найдет свои хваленые уроки, однако первым нашел заработок он.
— Согласен.
Мужчина хлопнул ладонью по столу. Дело сделано.
V
Ночи были еще холодными. Луис Мануэл, хотя и зарылся по самый нос в пальто из пушистой шерсти (Зе Мария сравнивал его со скафандром), чувствовал, как сильный ветер обжигал его лицо. Но не только холод заставлял содрогаться его тело; к этому примешивалось и какое-то беспокойство перед чрезвычайными событиями. Жулио, идя рядом с ним, казалось, не реагировал на суровую погоду.
Оба шли по улицам, низко опустив головы. Они поспорили в комнате Зе Марии; Луис Мануэл хотел подробнее узнать об этом загадочном товарище, Мариньо, которого они собирались встретить у поезда. Он сгорал от нетерпения скорее познакомиться с ним.