— Прекрати. Ты не был там и потому не знаешь, как все происходило.
Сеабра не был там, но, рассказывая историю, опустил эту деталь: заметив впечатление, произведенное на слушающих, он вообразил себя одним из загадочных участников этого смелого поступка.
Да, все они жаждали стать активными, бесстрашными участниками борьбы за свое будущее. Только трусы могли держаться вдали от событий. Мир переживал исторический момент. Война против Гитлера была войной против фашизма, где бы он ни был и какое бы обличье ни принимал; эта борьба была зарей будущего. Живя в провинциальном городке и не предпринимая никаких действий, они чувствовали себя дезертирами. И поэтому выдумывали истории, которые, будучи такими желанными, становились как бы реальными. Необходимо было снова что-то предпринять, но одного желания было уже недостаточно. Иногда по ночам, перед приближением рассвета, ими овладевало предчувствие, что они станут свидетелями более важного события, чем еще один рассвет, события, которое изменит лицо мира. И это ожидание больших событий проявлялось во всем: Упавший с дерева лист, шум бриза, убегающий вдаль автомобиль, выстрел. Когда они возвращались домой, то ожидали услышать этот выстрел в могильной тишине. Но напрасно. Даже полицейские не преграждали им путь. Никто не воспользовался их готовностью к самопожертвованию. И они уставали от напрасного ожидания. Поэтому каждым преследуемым и замученным борцом, каждым самоубийцей, бросившимся из окна тюрьмы, с тем чтобы отчаяние не вынудило его стать предателем, они оправдывали свои неудачи, ощущая в то же время еще сильнее свою бесполезность. И тогда все средства годились для того, чтобы отсрочить необходимые действия.
О чем они говорили с поэтом в течение этого времени? Он, казалось, остался неудовлетворенным. Пережевывал инцидент с Зе Марией или свои воспоминания о деревне?
Официант вытирал пустые столы, бросая многозначительные взгляды на эту группу скромных и запоздалых клиентов.
Ночь неохотно вступала в свои права, медленно и неопределенно.
Снаружи раздался свист. Наконец-то пришел Жулио. Он был один.
— Ну что? — спросил Сеабра, который сидел как на угольях.
— Уехал. Этой ночью был еще один поезд.
Излишне было задавать вопросы. Мариньо приехал и исчез. А с ним исчезли мечты и приключения.
VI
Когда Зе Мария, покинув друзей и поэта Аугусто Гарсия, вернулся в пансион, сеньор Лусио расхаживал по зале, расположенной на втором этаже. Это было огромное и затхлое помещение. Дона Луз, имевшая скудную мебель, даже не пыталась обставить эту залу. Старый потолок из дуба, испорченный червоточиной, сохранял еще чудесные украшения, а на стенах можно было разглядеть остатки романтической стенной живописи. Вероятно, этот дом, дополненный позднее пристройками без всякого вкуса и стиля, был старинным фамильным замком.
Чтобы никто не мог сказать, что зала совершенно никому не нужна, дона Луз расставила в ней несколько дешевых стульев, окружавших небольшой гладильный столик с лампой, засиженной мухами и покрытой толстым слоем пыли, из-за чего ее свет становился более тусклым, — вот и вся обстановка, потерянная в этом огромном пространстве, которая как будто бы была приготовлена для спиритистов или гадальщиков.
Сеньор Лусио расхаживал взад и вперед, заложив руки за спину и несколько сгорбившись. Услыхав шаги на лестнице, он в порыве бешенства устремился на кухню и схватил топорик. Когда Зе Мария увидел зловещий профиль в тусклом свете зала и смог различить очертания топорика, он с испугом отступил. Только некоторое время спустя он узнал хозяина дома.
Последний, признав, в свою очередь, постояльца, издал вздох облегчения.
— А, это вы… Извините.
Прежде чем Зе Мария, изумленный необычным видом хозяина дома, спросил его, в чем дело, сеньор Лусио сам пустился в объяснения, возбужденно расхаживая по зале и сопровождая рассказ обилием жестов.
— Хорошо, что вы пришли: я нуждался в ком-нибудь, кому мог бы излить душу. Но я не узнал ваши шаги. Извините, я был расстроен. Вот свиньи! Сегодня я покончу с ними!
— Успокойтесь хоть на минутку, сеньор Лусио. Кто эти свиньи?