— И вы мне говорите — успокойтесь. Вы находите, что я всю жизнь должен быть их слугой?
— Кого?
Хозяин дома не обратил внимания на вопрос.
— Я слуга, и все это знают. Так это или нет, господин доктор?
Сеньор Лусио был пьян. Он наверняка выпил больше, чем обычно, и говорил вслух о тех сторонах своей Жизни, о которых в нормальном состоянии помалкивал. Сейчас он как бы мстил себе за свою трусость.
— Я здесь слуга, — упорно стоял он на своем. — Позор. И другая, притвора, не лучше матери. Лентяйка, презирающая меня, я ей все выскажу! Этот топор сегодня наведет порядок. Хватит с меня этой комедии.
Зе Мария протянул сеньору Лусио сигареты.
Он должен был успокоиться, как всегда, выкурив сигарету.
— Спасибо. Сегодня не хочу.
— Берите!
— Хорошо, возьму, только чтобы вас не обидеть…
Он прикурил от зажигалки и выпустил к потолку несколько колечек дыма, раздумывая о чем-то с полузакрытыми глазами.
— В чем дело, в конце концов?
— Все хорошо знают, кто ходит за углем. Лусио. Кто таскает корзины с рынка? Лусио. Лусио — вьючное животное, лакей, рабочий скот. А если человек выпьет стаканчик или истратит тысячу двести на пачку табаку, тогда разражается дикий скандал. А ведь я бросил свою родину, продал свой участок земли, свой дом с намерением дать образование детям! Один умер, несчастный. Он закончил три класса лицея. Уважительный был, друг отца. А эта уже почти взрослая, а ничего не признает! Я продал все, сеньор доктор, вещи, бывшие моими от плоти и крови, — и вот какая благодарность за это! Мать, та еще хуже, низость… Это она портит дочь, но… Ей, сеньор доктор, — он внезапно приблизил рот, из которого пахло вином, к уху Зе Марии, как будто была необходима такая осторожность, — ей даже не хочется принимать меня в постели, даже этого она не хочет!
Он замолчал, задыхаясь, пригладил усы рукавом пиджака. Вновь раскурил погасшую сигарету, повторяя сквозь зубы: «Даже этого она не хочет!» Наконец уселся на стуле, заставляя сесть напротив себя и Зе Марию.
Эта сцена, какой бы комичной она ни казалась, не развеселила Зе Марию. Все это напоминало ему драму, множество драм. По правде говоря, впервые сеньор Лусио пробудил в нем уважение и сострадание. Может быть, поэтому он возразил:
— Вы видите все в худшем свете. Я всегда вам говорил, что, когда жертвуешь собой ради детей, не следует рассчитывать на благодарность! Даже если дело обстоит так, как сказал сейчас сеньор, я не вижу причины для…
— Не видите причины?! Скажите-ка, сеньор, ведь вы женаты… — Зе Мария нахмурил лоб и инстинктивно поднес руки ко рту собеседника, как бы заставляя его замолчать. — Если бы ваша жена, простите, ваша супруга послала вас, говоря голоском Иуды, прогуляться или перекинуться с друзьями словечком в кабачке, — он имитировал фальцетом голос жены, — только для того, чтобы подольше посидеть в кино с дочерью, ибо они стесняются появиться там вместе с презренным Лусио… Ну?! Говорите, говорите, сеньор доктор, что бы вы сделали?! — Он перевел дух, его нижняя губа, утолщаясь, вздрогнула. — Человек есть человек. А дочь не скажет ни слова! По меньшей мере, могла бы сказать: «Давай сегодня пригласим отца». Но нет. Знаете, сеньор доктор, когда мы приехали сюда, я думал только о будущем своих детей, и мало-помалу мы видим, как они вырастают и стыдятся нас… И когда мы отдаем себе отчет в этом, когда убеждаемся в этом…
И сеньор Лусио разрыдался. Зе Мария в напряжении сжал его руки. Он не знал, что ответить.
— До чего доходит порой человек! Сеньор доктор очень хорошо это понимает. Дети — наша плоть от плоти. А мы остаемся смиренными с ними, не знаем, позволительно ли нам относиться к ним как к детям, если мы их обижаем… Мы боимся слов.
Хозяин дома неожиданно ощетинился. В его голосе больше не чувствовалось горечи.
— …Но если уж дела обстоят так, если уж не могут не существовать, с одной стороны, такие Христовы бедняги, как я, а с другой — почитаемые господа, тогда было бы лучше, если бы дети рабочей скотины тоже были бы скотиной. Тогда им незачем было бы стыдиться.
Сеньор Лусио, услышав стук входной двери, стремительно встал. Взгляд его был сухим и решительным, пальцы судорожно сжимали рукоятку топорика. Зе Мария едва успел удержать его за плечи.
— Вы совсем потеряли рассудок!
— Сумасшедший я или в здравом уме, но это мое Дело! Отойдите, сеньор доктор, я уже пропащий человек!
Женщины застыли на месте, ошеломленные.
— Поднимайся, я тебя раскромсаю пополам!