Толпа взревела — Изолиния поднырнула под страшный замах и рванулась вперед, намереваясь вогнать клинок Грому в грудь. Тот ушел от выпада, двигаясь неожиданно быстро, и оружие по касательной отскочило от его бока. Однако она увидела, что от контакта литейная броня вспузырилась, и на трупный пепел арены закапал металл. Изолиния ухмыльнулась, кружа вокруг соперника и высматривая еще один просвет. Вирэ задалась вопросом, считает ли Эшер, что ее победа уладит давнишнюю вражду между бандами. По ее опыту, это так не работало: проигравший неизбежно найдет объяснение, почему победа была подпорчена, и это даст еще один повод для будущего противостояния.
Она отвернулась от состязания, и ее взгляд упал на Блока. Тот лежал на скамье, а другой боец зашивал его раны. Ему повезло, что он выжил. Вирэ увидела опасность в тот же миг, как схватка началась. Блок был более опытным воином, но молодой Голиаф был сильнее и быстрее. Он доминировал в бою, размахивая ревущими цепными мечами в обеих руках и обрушивая шквал ударов. Большинство погибло бы через несколько мгновений, однако Блок знал, как затянуть бой, и использовал превосходство своего оружия в досягаемости, чтобы удерживать Голиафа на расстоянии, не обращая внимания на насмешки толпы.
Вирэ присела на корточки рядом с ним, изучая глубокую рану на груди. Блок упорно не нападал, пока Голиаф не начал выходить из себя. Его атаки стали более быстрыми и дерзкими, но удары были неуклюжими и несбалансированными. И все же казалось, что для Блока это чересчур. Он пошатнулся и припал на одно колено. Юноша-Голиаф с радостью воспользовался шансом, но лишь для того, чтобы обнаружить, что попался на уловку ветерана. Слегка дернув запястьем, Блок всадил кривой клинок цепной глефы в живот Голиафа, и молодой взорвался кровавым фонтаном. Однако один из цепных мечей проскользнул и вспорол Блоку грудину. Вирэ не могла сказать, сможет ли он снова драться. Она надеялась, что нет.
Толпа разразилась громовыми аплодисментами. Она резко повернула голову и увидела, как останки Изолинии валятся под ноги Грому. Кожа того стала красной от крови; похоже, «раздиратель» достал цель. Он утер лицо и издал кровожадный вопль, обращаясь к ревущей толпе.
Кровь. Только ее они и хотели.
Блок застонал. Ему требовался уход получше, чем могли предоставить здесь. Вирэ бросила взгляд на Кандальщика Хантона и множество невольников, ожидавших своей очереди оказаться в центре внимания. Это им предстояло открыть прометиевые магистрали, которые будут снабжать собственное Вечное Пламя Перикулуса. На всех были надеты маски, украшенные огненными языками.
— Я забираю Блока в наше жилье, чтобы им занялись как следует, — произнесла она. — Убедись, что церемония идет гладко. Никаких ошибок.
Хантон кивнул и принялся рявкать на рабов, чтобы те построились в шеренгу. Когда они пришли в движение, глаз Вирэ за что–то зацепился. Четвертый раб справа — в том, как он перемещался, было нечто знакомое. Каждый шаг точен. Безупречно выверен…
Блок застонал. Она тряхнула головой, прогоняя неуверенность.
Что бы сейчас ни случилось — это не ее проблема.
Лорд Пьюрберн поймал себя на том, что его взгляд рассеянно блуждает. На арене внизу здоровяк-гладиатор играл на публику. Он был даже огромнее своих коллег; объем мышц граничил с показателями абхуманов. Противник принадлежал к дому Ван Саар и был облачен в продвинутый боевой костюм, компенсирующий слабость его собственного тела. Их с гладиатором лица находились практически на одном уровне: он висел на множестве насекомоподобных механических ног, каждая из которых оканчивалась режущим острием.
Пьюрберн подавил зевок. Игры начинали его утомлять, кровопролитие выглядело неоригинально. Может, перейти к следующему этапу церемонии? Толпа ведь наверняка насытилась. Но нет, те продолжали вопить, пока громила боролся с кибернетическим приспособлением, напрягая усиленные стимуляторами сухожилия, чтобы одолеть пласталевый панцирь.
Он бросил взгляд за плечо. Невольники были на месте, по одному у каждого из кранов, готовясь залить священный прометий в горнило. Все пристально следили за ним, ожидая сигнала. Пиромагир держал на весу свою конфорку, подпитываемую Вечным Пламенем, и стоял наготове, чтобы зажечь собственное горнило Перикулуса.
Это был миг его триумфа, и пусть даже кровопролитие закладывало фундамент для этого, Пьюрберна раздражала необходимость делить его с этими гладиаторами.
Толпа вдруг заревела. Он повернулся обратно и увидел, что боец торжествующе воет и высоко поднимает руки, в каждой из которых сжимает по механической конечности. Порванный на куски оппонент лежал у его ног. Броня была искорежена и окровавлена, хотя оставалось неясным, жив ли еще ее носитель.
Пьюрберн встал со своего места и сделал вид, будто разражается аплодисментами, хотя его руки ни разу толком не соприкоснулись. Сойдет и так.
— Перикулус, кровью и огнем мы рождены вновь…
Все стало белым: полыхнул свет, яркий, как солнце из легенд. Ослепленный, Пьюрберн вытянул руки в описках опоры и заскреб ими. Тут же началась пальба, с разных сторон, и ноздри внезапно заполнил едкий выхлоп дымовых гранат. По всему амфитеатру раздались крики — как вблизи, так и вдалеке.
А потом он уловил гудение струи пламени, за которым последовал другой вопль, еще ближе. Его Пиромагир сражается? Кто–то пытался взобраться на платформу.
Невозможно!
Он ничего не видел, но стоило ему наощупь добраться до камеры в задней части паланкина, как он почувствовал, что его хватают грубые руки. Прежде чем он сумел вытащить оружие или оказать сопротивление, его потащили вперед и опрокинули. Пьюрберн с глухим стуком ударился об пол, после чего его снова подняли на ноги. Руки будто тисками сжали его запястье и заставили приложить ладонь к скрытому генетическому замку позади трона.
Раздалось шипение: дверь отперлась и начала открываться; потом его отшвырнули в сторону. Он попытался закричать, но голос затерялся в хаосе.
А затем белое стало красным.
Акт 3
1
Канндис распахнул плечом входную дверь участковой крепости и наполовину нырнул, наполовину упал в проем, а в раму над ним застучали выстрелы из стаббера. У него шла кровь из дюжины ран, шлем треснул, в броне засели шальные пули. Он перекатился на живот, пинком захлопнул дверь, вскинул стаббер и навел его на уже закрытый вход. Шокерная дубинка безжизненно висела на боку, но в пистолете еще оставалось четыре заряда. Или три? Он не мог вспомнить.
Какого черта произошло?
Что бы это ни было, оно происходило до сих пор. Он слышал вопли и ритмичную долбежку автоматных очередей. Еще хуже была вонь пылающего прометия, смешанная с запахом горящей плоти. По крайней мере, при закрытой двери дым стал пореже: респиратор шлема Канндис потерял по милости одного из кавдорских подонков. Мозги вора теперь покрывали шокерную дубинку, однако тогда на подходе были новые крысы, и ему не хватило времени забрать экипировку. В оружии не осталось заряда, но оно все еще могло проламывать черепа.
Звук позади. Шаги? Что–то другое?
Это не имело значения. Крутанувшись, он приподнялся на одно колено и осмотрел комнату, прижавшись спиной к главной двери участковой крепости. Было темно, люмены погасли, и остался лишь тот свет, который источало творившееся за дверью безумие. Сердце Канндиса колотилось. Отчасти это был страх, но в основном — злость, закипающая ярость, ставившая под угрозу способность мыслить рационально. Он подавил ее, использовав свою выучку и те резервы, которые считал давным-давно растраченными. Злость ведет к ошибкам. Из–за ошибок тебя убивают.
— Говорит паланит-капитан Канндис, — рявкнул он. — У тебя единственная возможность сдаться, иначе я открою огонь!
Произнося это, он осознал абсурдность угрозы. В кого именно он собирался стрелять? Или он намеревался просто высадить внутрь участковой крепости три оставшиеся пули?