Впереди раздался шелест, и из подлеска возникла Иктоми. Она едва обратила внимание на Калеба, отпихнув его плечом с дороги и бросив под ноги пряденый мешок с нарезанными грибами. Провизия, хоть и не особо аппетитная.
— Нам надо двигаться, — произнесла она, не глядя на Калеба.
— Предполагалось, что мы спрячемся в кабельных лианах. Нам следует ждать.
— Их тут нет. И это место небезопасно.
— Так куда нам идти? — спросил Калеб. — Мы понятия не имеем, где находимся. Это вообще Перикулус? Мы можем поставить себя под еще большую угрозу.
— Останемся? Умрем, — отозвалась она, сердито глядя на него своими налитыми кровью глазами. Калеб напомнил себе, что она устала. Они оба устали. Должно быть, именно поэтому она была такой раздражительной.
— Ладно, — вздохнул он. — Но если мы и впрямь уйдем, что делать с ней?
Они посмотрели на пленницу.
— Оставим ее.
— Мы не можем этого сделать.
— Она будет нас тормозить. И она кому–то нужна. За ней придут.
— А если придут за нами, а у нас ее не окажется? — парировал Калеб. — Может, вышла задержка, или…
— Если придут за нами, то нас хотят убить, — огрызнулась она. — Наш лучший шанс — двигаться быстро. Раз они охотятся за ней, значит оставим ее.
— Но… она беззащитна, — сказал Калеб. — Посмотри на нее. Мы не можем просто бросить…
— Это не обсуждается! — ощерилась Иктоми. Их глаза разделяло расстояние всего в ширину лезвия ножа.. — Делай, как я говорю, иначе оставлю вас обоих.
Калеб встретился с ней взглядом. Это не ободряло. В ее глазах присутствовала некая остекленелость, будто она была пьяна. Однако она никогда не пила, никогда не притрагивалась к стимуляторам. Должно быть, дело было в жаре. С них обоих градом лил пот.
— Я не оставляю людей умирать, — произнес он. — Уж тебе–то это должно быть известно.
Свобода. Она никогда не знала, что это значит. До настоящего времени.
Она все еще чувствовала себя заторможенной, в голове мутилось от снотворного. Однако она видела настолько дальше, находясь вне стен своей камеры. Раньше та казалась убежищем от непрестанной болтовни улья. Возможно, она и нуждалась в ней, когда–то. Но это был мир теней и отголосков. Теперь ее разум раскрылся. Она узрела миллиард душ, каждая из которых была маяком, пленительным в своей особенной манере.
Ее варп-взгляд упал на тех двоих, кто ее освободил: женщину, которая практически не говорила, и мужчину, который не прекращал этого делать. Они спорили — так это выглядело. Перебранка была не более чем проблеском в ее сознании, каплей в море душ. Однако, осознала она, в микрокосме можно многому научиться — так незначительный атом водорода содержит в себе сущность сверхновой.
Она наблюдала за ними. Наблюдала, как мужчина треплется, а его душа светится мириадом цветов: страх проявлялся желчно-желтым, надежда — синевой чистого неба, любовь пронизывала каждую мысль горячим вишнево-красным. Но под всем этим присутствовала незнакомая постоянная — толика серебра, остававшаяся неизменной. Это была мелочь, будто расшатавшийся гвоздь, однако что бы ни струилось в нем, какими бы разобщенными ни становились его мысли, она сохранялась — эта ось, удерживавшая его разум в целости. Странно.
Но вот женщина…
Ее душа была совершенно не такой. Она казалась черной и иззубренной, похожей на шипастую тюрьму, скрученную из теней клинков. Однако внутри находилась сущность, рвавшаяся из оков самообладания — накопленный шар боли, ярости и ненависти, который светился, словно печь. С каждым обменом репликами темница души прогибалась, прутья силились сдержать пылавший внутри гнев.
Она нахмурилась и, не задумываясь и планируя лишь удовлетворить свое любопытство, начала перебирать путы, державшие ярость женщины под контролем.
Сорроу понимал, что следовало оставить все. Инстинкты предпринимателя, отточенные годами извлечения прибыли и борьбы за выживание, кричали ему бежать, затаптывая всякого, кто попытается его замедлить.
И все же он не мог расстаться со столом.
Это было такое прекрасное изделие, вырезанное из сереброкорницы, рисунок древесины которой переливался в свете свечей. Стоимость его приобретения вышла существенной, равно как и риски при импорте из–за пределов планеты. Посылать за ним было ошибкой, теперь Сорроу это понимал. Кроме того, необъяснимое желание сохранить его являлось иррациональным — проявлением страха и чувства вины.
Но, Трон, это был прелестный стол. Вероятно, третий лучший среди тех, которыми он владел.
Вошел Размольщик, который нес тюк, набитый самыми ценными из пожитков Сорроу. Тот, вероятно, весил больше него самого, однако груз не мешал Размольщику. В дверях за ним стояли еще двое, снаряженные схожим образом.
— Ну? — спросил Сорроу. — Мы готовы?
Размольщик кивнул, и его взгляд переместился на стол. Он приподнял бровь.
— Сможем избавиться от него, если станет обузой, — ответил Сорроу, покосившись на Ангвис, которая сидела на дальнем краю. — Госпожа? Извиняюсь, но я должен попросить вас сесть куда–то в другое место.
Едва глянув на него, она встала и молча освободила стол, а Размольщики устремились его забрать. Сорроу был вполне уверен, что она с кем–то переговаривается по воксу, но это уже не являлось его заботой. Какие бы подозрения у нее ни имелись, она ничего не могла сделать, пока в комнате находился Сол.
— Ну, полагаю, пора прощаться, — произнес Сорроу, не обращаясь ни к кому конкретно. Сол сидел к нему спиной, сосредоточенно глядя в темноту за окном и продолжая барабанить пальцами по подлокотнику. Если он и слышал слова Сорроу, то никак этого не показал. Ангвис, по крайней мере, посмотрела ему в глаза, или же так показалось: ее зрительные имплантаты на время повернулись в его сторону. Она кивнула. Предположительно, это что–то значило.
— Что ж, надеюсь увидеться с вами где–нибудь ближе к шпилю, — вздохнул Сорроу, отворачиваясь.
— Не увидитесь.
Это сказала Ангвис. Он оглянулся.
— Прошу прощения?
— Пьюрберн жив, — произнесла она. — Он перекрыл главные ворота. Выхода нет.
— Для вас? Возможно, — отозвался Сорроу. — Мои Размольщики зарубят любое отребье, которое станет мне мешать.
— У главных ворот дежурят шестеро. Две группы по четыре в засаде. Все вооружены. Два тяжелых стаббера, — сказала она. — Пока что пройти попыталось одиннадцать человек. Хотите знать, что случилось с их останками?
— Нет.
— Вы уверены? Учитывая вашу профессию, это могло бы вас заинтересовать.
— У вас есть альтернативное предложение? Кроме как ждать смерти?
Она пожала плечами.
— Так меньше ходьбы.
— Вы намерены просто сдаться? — спросил он. — Хорошо. Но я отказываюсь.
— Я не уверена, что вы понимаете ситуацию, — пробормотала она, кинув взгляд в окно. — Что бы мы ни выпустили, оно выходит за рамки всего, с чем я сталкивалась. Я не знаю ни одного шпионика или псайкера, обладающего такой силой. Возможно, к ней могли бы приблизиться один-два из тех, что работают на Хельмавра. Однако они бы не рискнули высвобождать нечто вроде этого.
— Почему?
Ангвис помедлила. Сол перестал барабанить.
— Мне известны только истории, — ответила она. — Но я понимаю, что аварийные протоколы для шпиоников существуют у нас не просто так. Наш Дом не станет ликвидировать ценные активы в отсутствие серьезного риска. Все, что я знаю: они черпают свою силу откуда–то из другого места. Стоит перебрать, и она может начать просачиваться сквозь них самостоятельно.
— Откуда нам знать, что колдун Пьюрберна вообще еще жив?
— Потому что все усугубляется, — прошептал Сол, не оборачиваясь. — Насыщение растет; может быть, по экспоненте. Я это вижу. Чувствую.
Сорроу вздохнул.