Воздуха больше нет.
Грудь сдавливает – неотвратимо, все сильней и сильней.
В висках и темечке гулко бухает кровь – все громче и громче.
«Ты должна научиться дышать водой…»
…чужой бесстрастный голос звучит у меня в голове, словно я сама говорю это.
Смотрю вверх – где-то там, высоко, плещется бледный свет. Опускаю голову – бездонная чернота манит, пробуждая жгучее любопытство. Что в ней… за нею?
«…научиться дышать водой».
Мое тело неподвижно, но бездна понемногу начинает отдаляться, и холод все ощутимей выстреливает в затылок. Стук собственного сердца становится тише и глуше…
С сожалением бросаю последний взгляд вниз и всплываю.
* * *
В моей пещере тоже темно, но совсем по-другому. Тонкие бледные лучи простегивают сумрак. Голубоватые блики маслянисто расплываются по волнам, под ними колышутся длинные бороды тины. Вода звонко плещет о блестящие черные камни, из-под низкого гранитного козырька тянет стылым ароматом кострища и сосновой хвои.
Дом, милый дом.
Привычно принюхавшись и прислушавшись, я выбралась из воды и нащупала на поясе промасленную дерюгу. Мешок был цел, пельмени почти не размокли. Удачная, в общем, охота. Я встряхнулась и запрыгала по камням, разгоняя остывшую кровь. Что ни говори, приятно вернуться домой после трудового дня, с чувством выполненного долга приготовить ужин и завалиться с ним на тюфяк – кушать и смотреть… ммм… картинки на стене.
Мое убежище под козырьком оставалось нетронутым, да и кому было его трогать? Крупные звери сюда не залезли бы, а всякая мелочь могла разве что поточить зубы о лапник или маленькую печку из ничем не промазанный речных валунов. Ее сложили до меня, да и само убежище было не моих рук делом. Но прежние хозяева давно сгинули, оставив лишь несколько полезных в хозяйстве вещей А еще высеченные на камнях картины и змеиную голову из полированного гематита над козырьком.
Я встряхнулась в последний раз и принялась за дело. Пока в печи прогорали сухие сосновые ветки, я тщательно взбила тюфяк и прошлась вокруг соломенной метелкой. Подобные манипуляции действовали успокаивающе. Как и мягкие янтарные отблески на стенах пещеры, бульканье воды в котелке, вкусный запах пельменей… Все в порядке, все так, как должно быть. Сметаны не хватает.
После ужина я свернулась калачиком на тюфяке, по-кошачьи сжимая и разжимая лапы. Собственнолапно сделанные ширмы отгораживали лежанку от гулявших по пещере сквозняков, скопившееся под козырьком тепло приятно окутывало тело. Все в порядке, все хорошо… Волшебные каменные картины склоняются надо мной, зачаровывая, как в первый раз: гроздья цветов, зубастые птицы, крылатые звери с длинными шеями, сплетенные в неразрывную сеть… Солнце и луна, взявшись за руки, плывут то ли по волнам, то ли по небу на дивном крылатом корабле. Получеловек-полуконь прячет в сундук смеющуюся русалку… Ворон, кося выпуклым глазом, уносит на спине красавицу-девицу, а она прильнула щекой к темным перьям… Гигантские маки сыплют на землю то ли росу, то ли снег… А змеиная голова, почти упираясь рогами в неровный свод пещеры, глядит бездонными очами в тьму, и ее взгляд суров, но вместе с тем как-то потерян.
- Спокойной ночи, - зевая, привычно пожелала я своему гематитовому стражу.
Порой мне казалось, что мы с ним чем-то похожи…
* * *
Меня словно подбросило, лапы лихорадочно вытянулись, нашаривая…
- Проспала?! – поморгав, я недоуменно воззрилась на зажатый в пальцах голыш. – Что за дела? Госсссподи…
Плеснуло тоскливым беспокойством, будто я упустила что-то очень важное, теперь безвозвратно потерянное. Все, решительно все вокруг казалось чужим, неуютным. Даже тюфяк, который я лично набивала позаимствованной у сельчан соломой – и тот неприятно давил бока. Эх, к нему бы спинку, пару-тройку больших подушек и четыре ножки в придачу… и пусть, хоть убей, не понятно, зачем тюфяку ножки? Но без них все не то, все не то...
Вконец истомившись, оттолкнула ширму и выползла на холодную гальку. Господи, что не так? Пельмени, что ли, несвежие оказались?
- Шшшто смотришшш? – Я с неприязнью глянула на гематитового змея. – Шшто ты вссе ссссмотришшшш? Чертов иссстукан!
Глупый кусок камня – сколь его не пинай, по собственной воле ни на пядь не сдвинется. Да и нет у него никакой воли, никаких желаний, ничего нет, кроме раз и навсегда назначенного места. Неужели я на него похожа? Ну, нет!