Темнота в дальнем конце пещеры была густой, рыхлой, почти ощутимой на ощупь. Сквозь нее тонкими иглами просачивалась морозная свежесть леса. Поднатужившись, я сдвинула в сторону прикрывавшие узкий лаз еловые лапы и ввинтилась в слежавшийся снег. А сугроб-то заматерел… Или мне кажется? В лесу всегда так: чуть расчистишь место – а через минуту снегов на нем выше головы, будто они не только с неба падают, но и из земли прорастают.
Абсолютной темноты здесь никогда не бывает. Снег фосфорицирует, словно глубины морских вод, отражая пылающие в небе бледно-зеленые и фиолетовые огни. В мягком сиянии сугробов черные ели кажутся бесплотными тенями, и белые шапки на них будто парят в воздухе. Снег глушит звуки, и только один серебряный отголосок плывет над ним, не гаснет, нежно касается ушей.
Как завороженная, я потянулась к его следу, оседавшему тонкой инистой дорожкой, и серебряный зов окликнул снова, пробирая до самого сердца.
Фиолетовая мгла распахнулась, словно сорванный ветром плащ, завертелась в круговерти стремительного бега. Мыслей не было, чувства, напротив, обострились, почти разрывая грудь предвкушением долгожданного счастья. Словно зов серебряной трубы пронзил меня и тянет, надрываясь, к себе: «Приди! Приди! Приди!».
- Иду! – не чувствуя под собой лап, я неслась сквозь застывший лес. Воздух отдавал на языке морозной мятой и смолистой горечью, а поверх всего – чуть заметный оттенок соли, будто капнувшая ненароком слеза.
Обрушившаяся вдруг тишина оборвала наваждение, разом придавив к земле. Пролетев по инерции еще пару шагов, я по шею окунулась в рыхлый снег и замерла, все еще ожидая чего-то, с надеждой ловя воображаемое эхо… Сердце понемногу успокаивалось, и странная тяга, сладостное влечение осыпались вместе со снегом, который я машинально стряхивала с зудящих лап. Глубоко в душе, трепеща, остывала непрошеная нежность, обещание несбыточного счастья… данное, увы, не мне.
Я подняла глаза. В прозрачной небесной выси струилась молочная река без конца и без края, на ее волнах, сияя чистым блеском, покачивалась рогатая лодочка месяца. Бледный свет таял в мягких пиках густых облаков, чтобы через мгновение вылиться оттуда мерцающим снежным шлейфом, неслышно окутывавшим молчаливый лес. Чернильная темнота между деревьями густела, заглатывая тени еловых лап, снежные шапки серели, сливаясь в сплошное пятно с частыми мазками пороши.
Белый рой, взметнувшись, хлестнул по глазам, оставил на щеках ледяные иголки. Я смахнула их языком. Соленые… Разом зачесалось под брюхом, защипало нежные перемычки между пальцев. Отвернувшись от летящей в лицо вьюги, я поднесла ко рту пригоршню снега и тут же сплюнула. Соль! Всюду соль!
Пронзительно взвыл ветер, по недвижимым доселе соснам и елям прокатилась тяжелая скрипучая волна. Снежные пласты, сползая с черных лап, глухо ударялись о сугробы и рассыпались. Соленая крошка с шорохом прокатывалась по спине, неприятно скребла кожу.
Поджав хвост, я попятилась, потом развернулась и заспешила прочь. Вьюга будто подталкивала в спину – давай, быстрее, быстрее отсюда… Я торопливо перебирала лапами, выглядывая в темноте крутой лоб заснеженного кряжа и пустую глазницу лаза под ним. Мысленно я уже проскальзывала в дремотную темноту пещеры, сворачивалась кольцом вокруг теплой еще печи… и как хорошо спится под всхлипы и завывания вьюги снаружи! А когда проснусь, даже не вспомню о том, что случилось этой ночью… как не помнила другие ночи, когда меня будил тоскующий зов серебряной трубы.
Хвост канатом метнулся под лапы, и я, не успев опомниться, влетела в припорошенный снегом пень. Сердито встряхнулась, потирая ушибленный бок, и вдруг съежилась, оглушенная внезапно накатившей жгучей тоской. Свой угол и теплая постель… да свой ли? Охотничьи угодья – безымянное село на замершей реке? Что я здесь делаю? Ем, сплю, просыпаюсь, когда голодная, наевшись, снова впадаю в спячку? Так уходят… дни? Месяцы? Годы? Бог знает, у меня ж ни часов, ни календаря… Я подняла лапу и лизнула между пальцами – соли почти не чувствовалось. Как быстро все уходит…
Что же остается?
Очень медленно я обошла пень, выбирая направление. Голову стрелкой компаса разворачивало в сторону родной пещеры, но я себя пересилила.
Вьюга еще подвывала, но как-то тихо, неуверенно. Яркий свет месяца скользил по занесенным деревьям, по сугробам, то гася, то вновь зажигая серебряные искры на толстых снежных шапках. Жарко дыша открытой пастью, я на ходу ловила языком кружащиеся снежинки и пристально, до рези в глазах, вглядывалась в стылую трескучую черноту леса.