Так вот она какая, война!.. Приходится терять близких, покидать родные селения, все нажитое трудовыми руками и идти куда-то искать чего-то... Приходится сносить жару и холод, жажду и страх, унижения и опасности, бессонницу и ужасную усталость, боль и оскорбления.
Под вечер мы с учительницей пришли в село Соколовку. Пройдя колхозный двор, двухэтажную школу, в которой стояли немцы, подошли огородами к красивому, с голубыми окнами особняку. Дверь была заперта, и мы, ожидая хозяев, присели на скамейку под грушей. Но ждать пришлось недолго. Из глубины садика послышались детские голоса:
—Это тетя Маруся! Тетя Маруся пришла!
К нам бежало двое детей: девочка лет четырех и мальчик лет шести.
Витя, а где мама? — обратилась Мария Петровна к мальчику.
Мама? — как-то растерянно переспросил он и переглянулся с девочкой.— Мама... мама дома,— и, подбежав к двери постучал маленькими кулачками: — Откройте, мама, это тетя Маруся пришла!
Щелкнула задвижка, и на пороге показалась взволнованная женщина.
—А, Маруся, родная! Заходите. А вы,— обратилась она к детям,— еще немного погуляйте. Если меня кто-нибудь спросит, то вы скажете: «Мамы нет дома».
Пройдя небольшие темные сени, мы попали в просторную светлую кухню, а потом зашли в комнату. Хозяйка гостеприимно попросила нас сесть и поставила на стол глиняную миску с яблоками.
—А может, вы есть хотите? — сказала она.— Угощу вкусным борщом.
Я вопросительно глянул на учительницу. Мне ужасно хотелось есть. Она, вероятно, поняла, так как, словно спохватившись, поспешно ответила:
—Давай, Любовь Прохоровна, свой вкусный борщ. Борщ и правда был вкусный, с мясом да еще со сметаной,
Я сначала стеснялся, а потом как начал есть — всех обогнал. Мне еще подлили, но я из вежливости отказался.
Когда мы, поблагодарив хозяйку, встали из-за стола, она спросила:
Что это за мальчик с тобой, Мария? Из твоего класса?
Это Петенька, пионер, он сегодня спас меня от немца. Я, вероятно, покраснел, потому что почувствовал, как уши
у меня горят. Так бывало всегда, когда я краснел.
Вскоре начало темнеть. Хозяйка убрала со стола посуду и пошла во двор закрывать ставни. В хату моментально вбежали дети и сразу же бросились к Марии Петровне, У мальчика в руке был какой-то голубой листок бумаги.
Размахивая им, Витя на ходу выкрикивал:
—Немецкий приказ! По всем дворам расклеивали полицейские!
Зажгли свечу, учительница начала читать. Фашисты приказывали жителям села Соколовки в течение двадцати четырех часов снести в сельуправу огнестрельное и холодное оружие, шубы, валенки, шапки. За невыполнение — расстрел.
—Не слишком ли многих придется расстреливать?— сказала Мария Петровна и, поднеся приказ к свечке, сожгла его.
Спать легли рано.
Было уже около полуночи, а я все не мог заснуть. Думал про старосту, про расстрел, про гитлеровцев. «Почему они такие жестокие, эти немцы?» — думал я.
Потом вспомнил о родных, о Городнице: «Хорошо нам жилось до войны! Неужто наши уже не вернутся? Не может быть, чтобы не вернулись. Зимой, наверное, вернутся. А что я в это время буду делать? Где жить? Тут оставаться неудобно, да еще захотят ли они меня... У них свои дети, зачем я им нужен? Что будет делать Мария Петровна? Домой ей нельзя возвращаться».
Вдруг из кухни, где находились Мария Петровна и хозяйка, .послышались приглушенные разговоры,
—...Так вот, окопались они и ждали пополнения. Но не дождались,— ночью налетели туда фашисты. Они объехали где-то через Грушовку и Добовичи, одним словом, взяли наших в кольцо. Ужас, что творилось там... Завязался ожесточенный
бой. Но к утру немного стихло, и я, выбравшись из погреба, направилась к хате.
Неожиданно с улицы донеслись какие-то неясные крики и стрельба. Над головой жужжали пули. Я испугалась и упала. Упала, лежу и не дышу. Вдруг слышу, как через огород кто-то бежит. Пробежал мимо меня - и в погреб. «Все, думаю, нет моих детей». Да не успела подумать, как опять кто-то бежит. Надо мной раздаются выстрелы... Вскакиваю. Луч карманного фонаря ослепляет мне глаза. Я не вижу, но чувствую, что возле меня немцы... Поверишь, Маруся, сердце окаменело... «Зачем, матка, бежаль?» — спрашивает один. «Я, говорю, не убегала...» А сама дрожу от страха. «Матка, ты убегаль!.. Русиш зольдат видаль?!» Я качнула головой, мол, не видела. Два немца сразу же побежали назад, а этот, третий, говорит: «Матка, пошоль са меня!» — «Пан, отвечаю, не понимаю».— «А-а!.. Ты не понимаешь.» — и как ударит меня прикладом, аж искры из глаз посыпались! Едва на ногах удержалась. А он кричит: «Шнель - шнель — и, подталкивая дулом, повел в село... До обеда продержали в подвале, а потом пригнали нескольких женщин, спросили, знают ли они меня, и отпустили...