— Что произошло дальше?
— Мы договорились, что она пойдет домой за долларами, а в пять часов мы встретимся, и она мне даст деньги. Но, как я уже говорил, она не пришла. Я был очень удивлен. Честно говоря, сначала я предположил, что она раздумала, и ей стало неудобно передо мной. Я подождал около часа и уехал. На следующий день мне пришлось продать машину.
— Такова ваша версия! — сказал Димов. — И я с удовольствием поверил бы в нее, если бы у вас имелись хоть какие-то доказательства. Но вы юрист и понимаете, что ваше пребывание в кондитерской не является алиби.
— А зачем мне алиби? — спросил Генов с еле уловимой злобой.
— Затем, что может быть и другая версия… Более правдоподобная.
— Интересно послушать.
Его голос зазвучал неожиданно спокойно, даже иронично.
— Версия весьма проста. Вы прекрасно знали, что у покойной есть шкатулка с драгоценностями. Именно драгоценностями, потому что доллары были лишь незначительной частью этого богатства. Вы завлекли Радеву к ней домой. И так как она отказалась дать вам деньги, которые, в сущности, ей не принадлежали, то вы убили ее.
— Очень интересно! — холодно произнес Генов. — Зачем же после этого я продал свою машину?
— А я не сказал, что вы добрались до шкатулки. Вы сами расскажете, что произошло дальше.
— Да! И поскольку вы любите версии, то я приведу вам еще одну, которая прозвучит куда достовернее.
— Прошу вас! — учтиво сказал Димов.
— Тони идет домой за деньгами. В это время неожиданно возвращается ее муж. И видит, что она посягает на то, как вы выразились, богатство, которое он, возможно, уже считал своим. Разражается скандал, в котором сплетаются алчность и ревность. И он убивает жену…
— Да, интересная гипотеза! — с иронией произнес Димов. — И я бы принял ее. Но дело в том, что у Стефана Радева есть алиби. Установленное судом к тому же. С трех до пяти часов Радев находился на работе.
У юриста осунулось лицо.
— В том-то и дело, что алиби Стефана Радева фальшивое! — воскликнул он почти с отвращением.
В кабинете стало тихо. Ралчев вздрогнул, но Димов оставался все таким же невозмутимым.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу обратить ваше внимание на одну деталь, которую не заметили ни адвокат, ни ваши органы. А дело совсем простое.
Он замолчал, словно собираясь с силами.
— Хотел бы услышать! — спокойно бросил Димов.
— На докладе, написанном Стефаном Радевым стоит дата — 27 мая, не так ли? Как раз день убийства. Товарищ Борова утверждает, что доклад написан Радевым между четырьмя и пятью часами. Благодаря этому и установлено его алиби.
— Верно.
— Ну, что ж, тогда проверьте протоколы министерства. И вы увидите, что 27 мая Борова уже прочитала этот доклад в министерстве представителям одной зарубежной фирмы. И произошло это точно в половине пятого. Не могла же товарищ Борова находиться одновременно в двух местах. Как и не могла зачитать еще не написанный доклад.
Нет ничего болеэ хрупкого, чем городская тишина. Все трое слышали собственное дыхание. Генов помолчал несколько секунд, и все взорвалось.
— Если вы еще раз расспросите Борову, то поймете, что доклад написан накануне, двадцать шестого мая. Но по обыкновению на нем поставили день, в который его должны были зачитать. Борова вас подвела, конечно, неумышленно. Она в таком возрасте, когда женская память нередко подводит. Да и времени прошло немало, каждый может в таком случае ошибиться.
Димов тщательно подготовился к встрече, старался предугадать возможные осложнения, но такого он не ожидал и сейчас торопил мысли.
— Когда вы поняли, что допущена ошибка? — спросил он наконец.
— Буду с вами до конца откровенным. Еще на суде. В министерстве работает мой близкий друг, и навести небольшую справку для меня не составляло труда.
Димов мельком взглянул на своего помощника, тот покраснел, как рак, и был готов провалиться сквозь землю.
— Тогда почему вы не сказали об этом на суде? Почему позволили, чтобы суд допустил такой промах? — спросил Димов.
— Не знаю, что вы думаете о людях, товарищ инспектор, — хмуро ответил Генов. — Очевидно, вы считаете меня осколком старого мира, как вы любите выражаться. Но у меня есть свои представления о морали и совести. Представьте себе мое положение. Я лишил этого человека личной жизни. Прямо или косвенно стал причиной всех его бед. И вдруг встаю, разоблачаю его на суде и сажаю в тюрьму… Может ли быть более отвратительный и скандальный поступок?