С первой же минуты их знакомства стало понятно, что внутренне они совершенно разные люди. Она – абсолютная барышня, воспитанная гувернантками, мамками, дядьками, тетками и еще невесть какой-то разномастной гвардией трудящихся, допущенной в дворянскую среду, а он – бесшабашный сорвиголова, чей пыл сумела поумерить лишь государева служба. Так что между собой столкнулись две яркие противоположности, высекая жаркую любовную искру.
– Не боишься, что тебя могут украсть? Все-таки такая красота… – понизив голос, спросил Василий, крепко обняв Элеонору за плечи.
Барышня слегка поежилась под его прохладными ладонями и, вскинув на него крупные, пронизывающие до самого нутра глаза, просто спросила:
– А разве ты меня не защитишь?
В бездонных голубоватых глазах был родниковый холод, от которого ломило зубы и горела огнем кожа. Ни одна женщина не смотрела на него так, как это делает Элеонора.
Докурив сигарету, барышня подошла к окну, щелчком, почти по-мужски, выбросила окурок в приоткрытую форточку. Затем взяла со стола аккуратно сложенную стопкой одежду и принялась быстро одеваться. Заметив устремленный на нее взгляд, набросила на себя бархатный со складочками лиф и просто попросила:
– Застегни пуговицы.
Василий одеревеневшими вдруг пальцами принялся застегивать на узкой спине пуговицы.
– Ты меня поцарапал, – капризно пожаловалась Элеонора.
– Извини… Эта бабья наука мне никогда не удавалась.
Теперь, облаченная в разноцветные кружева и какие-то кокетливые ленты, тесемки, полоски ткани, шнурки и прочие атрибуты женского белья, больше напоминавшие заградительные сооружения на прелестном женском теле, она стала выглядеть совершенно чужой. Недосягаемой, что ли…
– Хм… Прямо скажу, горничная из тебя никакая, зато все остальное у тебя получается просто великолепно! Равных тебе нет… Так что для тебя не все потеряно, – улыбнулась Элеонора.
Глядя на ее яркое блестящее платье с кружевами и всевозможными складками, с трудом верилось, что всего-то какую-то минуту назад она принадлежала ему всецело, без остатка. Красивая птаха с броским оперением. Чужая, незнакомая. Сидит на ветке, до которой не дотянуться, и высокомерно посматривает на то, что происходит внизу. Яркие цвета на платье были чем-то вроде предостерегающей окраски, какая бывает у красивого ядовитого насекомого. Ее лучше не трогать и обходить стороной, если не желаешь неприятностей. Василий Большаков не однажды наблюдал сцену, как перед Элеонорой, спешно побросав цигарки, расступались даже циничные матросы, избалованные женским вниманием во всех борделях мира. Лица мужчин, загрубевшие на морском ветру, неожиданно начинали добреть, а жестковатые обветренные губы расползались в улыбке, как только они встречались с ее глазами. Самые отчаянные из них лихо сдвигали бескозырки набекрень в желании понравиться красивой барышне.
Элеонора подошла к шкафу со встроенным зеркалом и, повернувшись боком, оценила критическим взглядом свою ладную фигуру. А хороша, чертовка! Ничего не скажешь. Вытащив из ридикюля, украшенного матовым жемчугом, губную помаду, она принялась подводить губы, возвращая им утраченную в любовных утехах неотразимость.
Повернувшись, спросила едва ли не с упреком:
– Ты почему на меня так смотришь?
– Просто подумалось… – ответил Большаков, вправляя рубашку в брюки и затягивая ремень.
– И что тебе подумалось?
– Просто подумал… зачем я тебе? Извини, но при таких данных, как у тебя, ты могла бы подобрать нечто более существенное.
– Считай это моим капризом, – шагнула она к нему навстречу. Но незримое расстояние между ними не сократилось, она по-прежнему оставалась экзотической птахой, по недоразумению угодившей в силки деревенского простака.
– Ты не из тех, кто идет на поводу у капризов.
– А не допускаешь того, что ты мне просто понравился? И потом, я вижу в тебе большие задатки…
– О чем ты?
– Ты честолюбив, не довольствуешься достигнутым. Уверена, что через несколько лет ты поднимешься очень высоко. И мне бы хотелось при этом быть с тобой рядом. – Василий натянуто улыбнулся. Попытался притянуть Элеонору к себе, но она вдруг отстранилась. – Давай оставим это до следующего раза, хорошо?.. Вот и договорились.
– Когда ты уходишь, у меня возникает чувство, что мы с тобой больше никогда не увидимся.