А Эдуард всё креп и чах.
Когда день становился всё короче, а ночь всё длиннее, он надевал полушубок и выходил гулять по неосвещённым улицам города. Падал снег, выли собаки, изредка проезжали автомобили (всего их в городе было 6, включая и те, что не на ходу). В окнах горели керосиновые лампы, у ворот курили сторожа и военные, городские алкоголики ушли в подвалы.
В январе включили отопление.
В феврале отключили газ.
В марте включили газ.
В мае отключили отопление.
Вечно живой Илья Григорьевич не собирался никак на заслуженный отдых, и Эдуард начал чахнуть окончательно. Скучная и неловкая (в плане беременности дочери главаря администрации) зима подействовала на него угнетающе. Эдуард всё думал, как бы ему выбраться из этого чёртового городишки и вернуться на работу в Москву. Сейчас ему казалось полуночным бредом то, что ещё 10 месяцев назад он просил своего начальника отпустить его сюда. А ведь это было. Но Эдуард вычеркнул это из своей памяти и ходил, гордо думая, что он тут в ссылке за своё инакомыслие.
Илья Григорьевич тоже подустал от неловкого наборщика с замашками главного редактора и подумывал над тем, чтобы при ближайшем визите во Владивосток позвонить в Москву и перевести гения на работу в посёлок-герой Оссору. Илья Григорьевич справедливо полагал, что морской воздух и загибающаяся местная типография определённо пошли бы на пользу и Эдуарду и его допытливому умищу.
Но пока же это самое умище каждый день напрягалось при наборе очередного номера о скучных похождениях городских жителей. Борьба за трезвость с самогоноварением, поросята-герои и куры-ударники капиталистического труда действовали всё более и более угнетающе.
Эдуард даже перестал бояться Василь Степаныча, перестал бояться его кулака, а Маша Гугман перестала бояться Эдуарда.
По городу он передвигался как тень, чуть ссутулившись, завёрнутый в свой длинный пижонский плащ.
И вот, снова накатила осень, и надоело всем такое культурное явление как наборщик Эдуард. Тем более, Илья Григорьевич женился в очередной раз, и в очередной раз будто бы помолодел, а сил в нём прибавилось. И юный гений понял сам, что до его ухода он просто не доживёт.
Засобиравшись было в Москву, Эдуард справился, что думает о нём начальство. Начальство прислало телегой письмо, что его направляют в Оссору поднимать тамошнюю типографическую промышленность.
Подсознательно ощущая весь мазохизм ситуации, Эдуард очень загорелся этой идеей, чем немало удивил коллег по редакции. Эдуард видел себя, такого умного и образованного, справедливого и честного, у руля мелкой типографии посёлка, о котором он впервые слышал. Местные будут взахлёб читать его материалы, бегать за ним, следить за каждым его шагом. А он, с зонтиком-тростью в руке, в немного потрёпанном костюме, будет каждое утро прогуливаться по посёлку, навещая коровники, телеграф, погранзаставу, узнавая всё самое интересное и свежее, что можно было бы пустить в тираж.
Редколлегия собралась на своё прощальное с Эдуардом заседание. Каждый что-то сказал увольняемому, и даже кошка Фрося, официально числившаяся как заместитель редактора (зарплату её честно делили на всех), сказала своё веское «Мяу!» Никто не расплакался, но Василь Степаныч выглядел малость встревоженным.
Распрощавшись со всеми, Эдуард церемонно поцеловал в щёку дочку главаря администрации, пожал руку самому главарю и его внуку, сел в УАЗик к уже знакомому вояке-алеуту и поехал.
По дороге назад Эдуард услышал всё то же самое, что и в прошлый раз, только рассказанное в обратном порядке.
Наконец, из последних сил убежав от маньяка-вояки-алеута, Эдуард залез в дряхлый Ан-2 и в ужасе забился на своё место. Весь розовый от тряски, он боялся встать все 3 часа полёта, и, когда самолёт сел, пилоту пришлось придать розовому гению ускорение.
Выбравшись из воздушного лайнера, Эдуард огляделся. Слева – сопки, справа – синее море. Красота! Определённо, здесь люди более склонны к поэзии!
Эдуард вдохнул полной грудью воздух, наполненный ароматами моря и керосина. Это будоражило.
В этот момент к нему подлетела «Тойота», из которой вылез высокий лысый товарищ явно номенклатурной наружности. Он приветственно расставил руки: