Бланки молчит, но его, конечно, возмущает сама мысль о возможности бегства в момент, когда дело Ташеро возбудило вокруг него столько страстей. Ведь это значило бы дезертировать с поля боя, расписаться в поражении и оправдать самые худшие подозрения. А время приближается к девяти, сейчас министерство начнут заполнять чиновники, и собеседники наконец расстаются. Внешне они очень довольны друг другом. Правда, уже сегодня Ламартин будет яростно действовать против демагогов, социалистов и защищать «порядок». А Бланки остается при своем убеждении, что Ламартин «является одним из самых опасных людей для дела свободы».
На другой день эти люди уже находятся по разные стороны баррикад. Правда, до баррикад дело не дошло.
Реакция хорошо поработала, чтобы внести раскол в силы революции. Среди членов правительства царит разброд, все подозревают друг друга. Без конца обсуждаются все новые варианты возможных событий, новые способы борьбы против «анархии». Но разлад царит и в демократическом лагере. Барбес отклонил всякие предложения о единстве действий, он целиком на стороне правительства. Распай отказался идти на Марсово поле. Кабэ считает демонстрацию ненужной. Бланки не видит шансов на успех, ведь он может рассчитывать только на очень узкий круг соратников. Выступать сейчас — значит лишь дать повод правым для репрессий. И все же Бланки идет на Марсово поле. Ведь неизвестно, как может повести себя толпа. Возможно, возникнет порыв, который сможет изменить состав Временного правительства. Бланкистов мало, их около дюжины, и Бланки с ними в толпе.
Нет никаких оснований и оправданий для того страха, который толкнул Ледрю-Роллена соединиться с Ламартином с целью подготовки вооруженных сил. Решено расположить их так, чтобы демонстрация рабочих, начавшаяся после выборов на Марсовом поле, проходила через сплошной строй войск и Национальной гвардии. И во г они идут к Ратуше, встречаемые криками буржуазных национальных гвардейцев: «Смерть коммунизму!», «Долой Луи Блана!», «Долой Бланки!», «Долой Кабэ!»
Рабочие все же достигают Ратуши. Из их рядов звучат лозунги, отражающие замешательство, отсутствие ясной цели, разброд: «Да здравствует Временное правительство!», «Да здравствует Ледрю-Роллен!», «Да здравствует Луи Блан!» Их петицию с социальными требованиями холодно принимает кто-то из самых незаметных членов правительства, чтобы положить ее в архив. Итак, полное поражение, первое полное поражение после революции. Время, когда рабочие могли влиять на правительство, кончилось. Ламартин пришел в восторг. Позднее он называл 16 апреля «самым прекрасным днем своей политической жизни».
На протяжении всего дня Бланки доминировал в сознании всех правых. О нем шла речь в Ратуше. Но практически Бланки был простым участником и наблюдателем событий 16 апреля. Кроме раздачи экземпляров своего «Ответа», он ничего не делал. Собственно, он принял участие в демонстрации, которую считал безнадежной, лишь из-за солидарности со своими более нетерпеливыми сторонниками. Тем не менее его имя было на устах у всех поборников «порядка», он стал объектом их ненависти и символом опасности нового народного восстания. С другой стороны, раздувая ненависть к нему, хотели оправдать тот поворот вправо в политике правительства, который резко обнаружился 16 апреля. Знаменитому революционеру придавали чрезмерную важность, чтобы иметь алиби для проведения антиреволюционных мер. Хотя Бланки не делал ничего против правительства, вечером отдается приказ о его аресте. Тем самым хотели создать доказательство существования какой-то угрозы мятежа, оправдать военные меры, принятые против демонстрации рабочих, проходившей под угрозой штыков. 17 апреля префекту парижской полиции Коссидьеру поручили арестовать Бланки. Но он высказал опасение, что арест может вызвать настоящий мятеж. Начальник полиции безопасности Аллар потребовал письменного приказа. Получив его, он вскоре сообщил, что не может разыскать Бланки.
18 апреля комиссар полиции Бертоглио получил новый приказ найти и арестовать Бланки. Он разыскал его, но арестовать не решился, поскольку Бланки был окружен своими соратниками, которых оказалось в четыре раза больше, чем людей у Бертоглио. Он даже вежливо поприветствовал Бланки.
Коссидьеру ничего не оставалось, как самому выполнить грязную работу, но он потребовал специального разрешения правительства. Началось обсуждение, все министры высказались за арест, кроме Ламартина, считавшего, что наблюдать за Бланки необходимо, но арестовывать его нельзя. При этом он сказал: