Но отказ Бланки от помилования озадачивает власти. Вся их хитроумная затея отделаться от Бланки как опасного революционера, даже если он останется в живых, провалилась. Луи-Филиппу не удалось сыграть на своем лживом милосердии, унизив и тем самым уничтожив авторитет Бланки помилованием. Умирающий выиграл партию, поставив правительство в глупое положение. Ему не остается ничего другого, как оставить Бланки в больнице. А для Бланки это было и практически необходимо. Тяжелобольной, совершенно нетрудоспособный, он был самым нищим из французов и не имел ни гроша за душой, чтобы прожить на свободе. Властям оставалось лишь надеяться, что природа сделает свое дело и Бланки вот-вот умрет. Словно чувствуя эти настроения, Бланки загорается желанием победить до конца, то есть опровергнуть мрачные прогнозы медиков и выжить! Нет, он не умрет хотя бы потому, что не хочет доставить этой радости своим смертельным врагам! И здоровье его постепенно восстанавливается.
Бланки уже в состоянии приподняться на постели. Апатия, отрешенность оставляют его. Теперь он может принимать посетителей, а их оказалось немало. Газетная шумиха вокруг помилования и отказа от него Бланки привлекли внимание к больному революционеру. Республиканцы и демократы Тура спешат выразить ему свои симпатии. Многих он разочаровывает своей сухостью, нежеланием тратить время на пустой обмен любезностями. Но некоторые, понявшие характер Бланки, посещают его регулярно.
20 месяцев провел он в постели. Только в октябре 1845 года он смог подняться в первый раз. Но еще всю зиму медленно продолжается процесс его выздоровления. А весной Бланки, едва переставляя ноги, мелкими шагами выходит в больничный сад. Одетый в серый халат, колпак, как и все здешние обитатели, он внешне ничем не отличается от них. На солнце у подножия стены он сидит вместе со всеми. Сидит целыми днями, ощущая целительные солнечные лучи. Ему, уроженцу юга, они особенно приятны и необходимы. Потом он возвращается в свою комнату, и здесь его ждет то, чего ему так не хватало в Мон-Сен-Мишель, — газеты. По мере физического выздоровления в нем просыпается прежняя страсть к политике. Тем более что за прошедшие годы в стране произошло много изменений, хотя Луи-Филипп по-прежнему на троне.
Сороковые годы в истории орлеанистской монархии именуют периодом «личного управления». Действительно, все органы власти, от палаты депутатов до последнего муниципалитета, служат исполнителями воли короля. Во главе правительства стоит маршал Сульт, старый вояка, не пользовавшийся популярностью, но зато являвшийся слепым орудием короля. Военного у власти французы обычно называют «знаменитой шпагой». Но Суль-та прозвали «ножнами от шпаги», ибо сам он никакой особой политической роли не играл, предоставляя первую роль министру иностранных дел Гизо; известный историк и политнк, некогда, при Империи и Реставрации, слыл либералом. В новых условиях ничуть не изменившийся либерализм выглядел крайним консерватизмом, который сам Гизо с тяжеловатой торжественностью провозглашал в качестве идеальной политики: «Все политические направления обещают прогресс, но дает вам его только консервативная политика».
Хотя говорили, что лично Гизо является честным человеком, но именно он возвел в главный принцип государственного управления систему подкупа депутатов; многие из них, чуть ли не половина, были чиновниками, и получаемое ими жалованье, по существу, являлось взяткой; других подкупали разными синекурами, выгодными подрядами, чем угодно, вплоть до орденов и почетных званий. Взяточничество процветало, и непрерывно разоблачались скандальные махинации высокопоставленных мошенников. Гизо патологически ненавидел любое новшество, особенно идею избирательной реформы с целью расширения круга избирателей, в который по-прежнему входила незначительная часть богатого населения.
Он и слышать не хотел о парламентской реформе, хотя ее добивались политики, еще недавно служившие опорой режима. Недоволен был даже лидер «левого центра» (левого в современном понимании ничего в нем не было), уже известный нам Тьер. Он требовал в интересах крупных промышленников более активной внешней политики. Так называемая «династическая оппозиция», представляемая Одилоном Барро, тоже добивалась в рамках сохранения июльской монархии расширения круга избирателей. Большая часть средней и даже крупной буржуазии хотела этого. Она возмущалась также открытой продажностью чиновничества.