Бланки никогда не требовал голову Ламартина или кого-либо другого. Просто Гюго совершенно не знал и не понимал Бланки. Кстати, вот что писал о нем сам Ламартин, встретившийся с Бланки в это время: «Бланки сам посетил меня однажды утром в то время, когда уверяли, что он замышляет недоброе против моей жизни. Я пошутил с ним по этому поводу. Я не верю, что владеющие духовным оружием берутся за кинжалы. Бланки заинтересовал меня более, чем испугал. Это была одна из тех натур, которые слишком насыщены электричеством времени и нуждаются в постоянной разрядке. Он страдал революционной болезнью, что и сам признавал. Долгие моральные и физические страдания наложили на его лицо отпечаток скорее горечи, чем злобы. Он говорил остроумно и обладал широким умом. Мне он показался потерявшимся в хаосе человеком, ищущим ощупью света и дороги в окружающем движении. Если бы мы встречались чаще, я мог бы надеяться сделать из него человека, очень полезного для республики. Но он был у меня только раз...»
Этот высокомерный, самодовольный отзыв знаменитого поэта и посредственного буржуазного политика тем более характерен, что во время встречи говорил один только Ламартин, а Бланки внимательно слушал и молчал, сразу поняв, что сделать из Ламартина человека, полезного для французского рабочего класса, никогда не удастся.
Чем же занималось Центральное республиканское общество? В основном там, естественно, говорили. И говорили о многом, если учесть, что среди членов общества были очень разные люди; рабочих там насчитывалось не так уж много. Зато в клубе состояли, например, Шарль Бодлер, другой известный поэт Леконт де Лиль, литературный критик Сент-Бёв, певец Пьер Дюпон, философ Шарль Ренувье и многие другие очень известные тогда люди. Разумеется, выступления интеллигентов, охотнее всех выходивших на трибуну, были часто непонятны для рабочих, то есть для тех, ради кого Бланки и создавал свой клуб, кто был объектом всех его размышлений, для кого он жил и боролся. Бланки терпеливо слушал все, даже самые нелепые речи. Но событием в деятельности общества всегда были выступления самого Бланки. Снова надо дать слово Альфреду Дельво (его описание внешности Бланки уже приводилось):
«Ничто во внешности Бланки не обнаруживало трибуна, а между тем его ораторская мощь была огромна; его скрипучий, резкий, шипящий, металлический, вместе с тем густой, как шум тамтама, голос заставлял дрожать, как в лихорадке, всех тех, кто его слушал. Его красноречие, — бившее не из прозрачного родника, а питавшееся у источников, кипевших величайшим пылом и благородством, — носило дикий характер и изобиловало поразительными, дисгармоничными нотами, раздражавшими слух и рвавшими, как клещами, сердце. Это красноречие, холодное, как лезвие шпаги, было, как и сталь, режущим и опасным; и тем не менее оно возбуждало мрачных энтузиастов, жадно ловивших его слова... Его энергичным речам, его полным ядовитого сока резолюциям, неизменно вызывавшим бурные аплодисменты, помогали еще некоторая ловкость, какая-то хитроумная гибкость, свидетельствующие о том, что этот человек никогда не давал увлекать себя своему воображению и бурному полету своего духа, а, наоборот, сдерживал их, друг за другом, одним дуновением своей воли... Он говорил лишь о том, что надо было сказать для получения желаемого эффекта. Его ум был чем-то вроде математической формулы: он оперпровал только с такими конкретными величинами, как история, человечество и т. и. Я восхваляю в этих строках его силу и выдаю вместе с тем секрет его мощи. Короче говоря: красноречие и характер Бланки были не огнем, тлевшим под золой, а льдом, положенным под костер...»
Именно благодаря этим своим качествам Бланки сумел придать работе Центрального республиканского общества целеустремленный характер. И ему удалось превратить его в самую передовую силу революции, выражавшую революционно-пролетарскую тенденцию. Это ясно обнаруживается в постановке обществом коренных, самых злободневных вопросов, выдвигавшихся событиями. Что же это были за вопросы?