Как я уже упоминал, отец настаивал на том, чтобы мне не стригли волосы, полагая, что длинная шевелюра предохраняет голову от ударов при падении; к тому же, ему доставляло большое удовольствие их писать. Вот почему и в семилетием возрасте я разгуливал с золотисто-рыжими локонами. Новая беременность матери изменила положение. Родители решили поместить меня в Сент-Круа. Пришлось волей-неволей меня остричь. Весь дом присутствовал при этой операции, отец даже взгрустнул по поводу всех тех картин, какие он мог бы еще написать с такой «мочалой». Мать, как всегда практичная и четкая, давала указания парикмахеру, Габриэль и Булочница рыдали. Я торжествовал. Из-за этих волос я пережил чересчур много самых разнообразных ощущений, как в шотландском душе. Дома и в мастерской я слышал лестные отзывы: «Настоящее золото», — которые повторяли все за Ренуаром. Зато на улице сверстники дразнили меня «девчонкой» и «шваброй».
Если картина, для которой я позировал, требовала кратковременной неподвижности, Габриэль читала мне сказки Андерсена, причем они с отцом так же любили их, как и я. Больше остальных мы любили сказку «Суп из колбасной палочки» и знали ее наизусть. Когда мышка рассказывает про банкет при дворе и говорит: «Я была двадцатой по левую руку нашего старого короля; полагаю, это очень почетное место!» — к Габриэль возвращался ее эссуайский акцент, и королевский пир представлялся нам чем-то вроде бургундской свадьбы. В конце, когда мышка рассказывает о том, как король должен был трижды опустить свой хвост в кипящий суп, но чтобы избежать испытания, он предпочел на ней жениться, Ренуар подмигивал. Лицо его морщила плутоватая улыбка. Он откладывал кисть и требовал сигарету. Все мы испытывали сладкое волнение. Ощущение было очень приятное. Сеанс возобновлялся, а Габриэль переходила к «Храброму оловянному солдатику».
Ренуар сохранил привычку принимать посетителей в мастерской после сеанса. Как-то вечером, когда освещение удовлетворяло Ренуара, работа затянулась. Кто-то пришел в этот момент и услышал конец «Гадкого утенка». «Как, — сказал он Ренуару, — вы позволяете рассказывать вашему сыну сказки-враки? Он поверит, что животные разговаривают!» — «Они и в самом деле разговаривают», — ответил отец.
Но наступал момент, когда и сказки Андерсена были не в состоянии удержать меня на месте; отец разрешал мне уйти, а сам принимался писать цветы, фрукты, плечо Булочницы или профиль Габриэль. Меня никогда не наказывали, если я, позируя, плохо себя вел; а, видит бог, повторялось это довольно часто! «Он возненавидит мастерскую, только ничего ему не говорите!» Но если я сидел примерно и работа над картиной быстро продвигалась, Ренуар не хотел, чтобы меня за это вознаграждали. Ему претила, мысль превращения жизни ребенка в непрерывный конкурс на премию за добродетель. Он допускал порку, «столь же полезную родителям, как и детям», но сам был неспособен ее применять. Отец категорически запрещал пощечины. «Для этого существуют ягодицы». Мы никогда не получали денег за выполненное поручение. Оказывать услугу в надежде на плату казалось ему чудовищным. «Они всегда успеют узнать, что существуют деньги». Ренуару хотелось, чтобы такие понятия, как помощь ближнему, дружба, любовь, были для нас непродажными. Позднее, в коллеже, поощряемый примером товарищей, которые «делали коммерцию», я продал одному из них карандаш. Решив, что мною отныне познана система, правившая сим миром, я не преминул похвастать дома своим доблестным делом. К крайнему моему удивлению, меня едва не выпороли: пришлось вернуть деньги покупателю и даже подарить впридачу пистолет, только что полученный мною от крестного Жоржа. Опасения родителей, чтобы мы не сделались «коммерсантами», наряду с щедростью и экономией отца, о которых мы знали, внушили нам, детям, твердое представление об относительной ценности вещей, основанной на деньгах. Могу себе представить выражение отца, если бы он увидел, как в Америке дети из богатых семей зарабатывают по нескольку грошей, продавая прохожим лимонад или доставляя на дом газеты! И когда эти юные соглашатели показывают раздувающимся от гордости родителям заработанные деньги, их поздравляют. Подобную практику отец признал бы одним из ритуалов старого, как мир, культа золотого тельца, который вытеснял повсюду, по его мнению, христианское учение.