«Я, который имею честь говорить с вами, очень хочу открыть выставку скульптуры на Итальянском бульваре. Дело в том, что у меня есть несколько статуэток…
…Разве у меня нет предшественников? Мне пришло в голову вчера посетить выставку живописи. Там около сотни картин и рисунков, развешанных на стенах трех или четырех залов. В их числе найдется по крайней мере десяток, который может быть принят в Салон: правда, в отношении некоторых пришлось бы проявить снисходительность…
Но что говорить о прочих холстах!.. Нет, решительно: тот, кто их не видел, не способен себе представить, до какой степени подшутили над посетителем.
Вы помните Салон Отверженных, тот, первый, где можно было видеть обнаженных женщин цвета захворавшего Бисмарка, желтых лошадей и синие деревья. Так что же! Тот Салон по сравнению с залами выставки на бульваре Капуцинок — это Лувр, дворец Пили, галерея Уффици.
Первые наброски заставляют пожать плечами; вторые — вызывают смех; следующие начинают сердить и, в конце концов, жалеешь о том, что не отдал нищему те двадцать су, которые внес как входную плату.
Невольно задаешь себе вопрос — не стал ли ты жертвой мистификации, тем более непростительной, что мистификатор решил извлечь из тебя выгоду, или тут налицо махинация сомнительной честности. Протестовать нельзя: вам покажут те редкие и сравнительно сносные картины, составляющие исключение, и вам скажут: „Вы сами видите, что тут есть и серьезные работы; если же иные не в вашем вкусе, за это нельзя винить организаторов выставки, поскольку искусство свободно, да к тому же уверены ли вы, что перед вами не эксперименты непонятых гениев, смелых новаторов, пионеров живописи будущего?“ Заметьте, что я написал „вам скажут“. Вам этого не говорят. Великим наглецом был бы тот, кто заговорил бы подобным образом.
Как бы то ни было, вчера утром я оказался там вместе с десятком-двумя других посетителей, мужчин и женщин. Некоторые из незнакомых друг с другом, обманутых визитеров, сочли за благо смеяться (чуть деланно), восклицая: „Ловко разыграно!“ — тогда как другие терялись в догадках — одна произвольнее и сомнительнее другой.
Вот некоторые из них:
„Эту выставку организовало Управление изящных искусств, чтобы как-то оправдать жюри. Увидев это, публика убедится, что жюри было совершенно право, не разрешая выставлять подобную гадость.
— Извините, вы ошибаетесь; эти штуки не могли быть отвергнуты жюри, поскольку их не представляли ему на рассмотрение: это вольная выставка.
— Не иначе, это какой-нибудь шутник забавлялся, макая кисть в разные краски, измазав ими немало метров холста и подписывая свою мазню разными именами.
— Вы снова ошибаетесь, бедняжка. Эти имена вовсе не придуманы.
— Тогда остается предположить, что это ученики господина Мане.
— Ваша догадка близка к истине: это, вероятно, ученики Мане, те, от которых он отказался.
— Бог мой! От которых отказался даже Мане! Что это могут быть за создания!
— Оглянитесь вокруг — вы убедитесь сами!
— Разве сам Мане не значится в числе тех, кого в этом году отвергли?
— Совершенно верно. Это не лишает его права отвергнуть работы тех учеников, которые чересчур близки реализму. Вот посмотрите на номер 42 („Дом повешенного“ Сезанна).
— Не полагаете ли вы, мсье, что это, скорее всего, критика жанра Мане? Это было бы чрезвычайно остроумно.
— Не думаю. Обратитесь к авторам этой мазни, и они вам скажут с видом гордого превосходства: „Вы ничего не смыслите в стремлениях гения; в обновлении искусства; старые шаблонщики, вы коснеете в плену шаблона своих Рафаэлей и Мурильо. Старая школа отжила свое время, ею сыты. Дорогу реализму, дорогу молодым! Да здравствует Мане и долой Лувр! Долой ренессансное рококо!“
А все-таки они вполне искренни! Это не мешает им, однако, писать так, что самая небрежная работа Мане выглядит по сравнению с тем, что они делают, как Корреджо или Грёз.
Приведу еще эту типично парижскую заметку.
«La Patrie», четверг, 14 мая 1874 года.
Хроника (выдержки). (Речь идет о текущих выставках.)
«…На бульваре Капуцинок открыта выставка „Непримиримых“, скорее, можно сказать, „сумасшедших“: я вам уже говорил о ней. Если вам хочется поразвлечься и вы располагаете свободным временем, непременно пойдите туда.
Я не привожу положительных отзывов. Они принадлежали таким друзьям, как Ривьер и Эдмон Ренуар.
Хуже, чем другим участникам выставки, приходилось моему отцу — его поносили меньше всех. Его считали слишком незначительным, чтобы нападать. «Меня не признавали. Это очень тревожно — когда тебя не хотят знать».